Александр Западов - Новиков

В следующем, 1787 году неурожай был повсеместным и в России и на Украине. И произошло это в юбилейный год, когда праздновалось двадцатипятилетие счастливого царствования Екатерины II. Четверть ржи в московских лавках поднялась до восьми рублей. Да что рожь — лебеда продавалась по четыре рубля за четверть!

Крестьяне ели солому, листья, мякину, толченое сено.

В Петербурге по именному указу была собрана Хлебная комиссия. Открыли запасной хлебный магазин для продажи населению, но его содержимого хватило лишь на два дня. Обер-провиантмейстер Маврин продал казенный хлеб поставщикам, положив в карман изрядный процент. О воровстве Маврина писали своим государям иностранные послы, плутовство его раскрылось, однако царица не наказала грабителя.

С первыми известиями о неурожае Новиков отправился в Авдотьино. У крестьян не было ни хлеба, ни корма для скота. Первым долгом он роздал своим крестьянам хлеб и часть его уделил соседним мужикам, приходившим за помощью. Потом, собрав наличные деньги — их нашлось не более трех тысяч рублей, остальные были вложены в дело, — Новиков купил хлеба, чтобы кормить народ.

Потрясенный картинами голода и вымирания крестьян, Новиков, возвратившись в Москву, рассказывал о виденном в таких сильных и живых выражениях, что заставил друзей содрогнуться от ужаса. Среди слушавших его был Григорий Максимович Походяшин, сын богатейшего уральского заводчика, почитавший Новикова образцом человеколюбия и доброты. Через несколько дней он приехал к Новикову и предложил ему десять тысяч рублей на покупку хлеба, обязав не называть его имени и распоряжаться единолично.

Новиков снова поехал в деревню и купил крестьянам ржи для прокормления и на семена. Походяшин вскоре передал Новикову новую сумму денег, затем еще, а всего до пятидесяти тысяч рублей.

Хлеб выдавался при свидетелях и с расписками, взаймы до следующей осени, чтобы вернули деньгами или хлебом. Новиковской помощью было охвачено до ста селений государственных и помещичьих крестьян. Благодаря ей вся окружность в тот несчастный год прокормилась, и весною поля были засеяны.

Долги возвращались туго, осенью вернула ссуды едва ли третья часть мужиков. Новиков сообщил о том Походяшину, но щедрый богач не огорчился и посоветовал хлеб ссыпать в особый магазин, на случай, если недород, — в запасном магазине всегда хранились с тех пор хлебные запасы на пять-десять тысяч рублей. Кто не мог возвратить долг, приходил его отрабатывать, расчищать заброшенные поля, распахивать целину. Сбор хлеба в Авдотьине возрос и каждогодно увеличивался.

Правительство отступило перед голодом. На спасение подмосковного народа пришел Новиков, накормил и дал семян засеять поля.

Екатерина восприняла поступок московского издателя как вызов. Частный человек осмелился находить ее распоряжения недостаточными и поправил императрицу! Кстати, откуда же у него деньги? Может быть, он вместе с книгами печатает фальшивые ассигнации или в самом деле научился варить золото? Во всяком случае, верно то, что Новиков обирает богатых людей, выманивает у них тысячи. И это вздор, что он бескорыстно помогает бедным. Расчеты его коварны, пусть конечный замысел и не открыт. Впрочем, не думает ли он освободить русский престол для более удобного ему государя, например для великого князя Павла Петровича? Что-то слышно о поездках масонов к цесаревичу…

Так или иначе, надобно с Новиковым кончать.

Летом 1787 года Екатерина подписала указ «о запрещении в продажу всех книг, до святости касающихся, кои не в синодальной типографии печатаются». В книжных лавках Москвы произвели обыск. Духовные цензоры нашли триста тридцать книг, подпадавших под этот указ. Более половины их вышло из типографий Новикова, университетской и компанейской. Книги отобрали и сожгли.

Подходил к концу срок аренды. Екатерина заранее предупредила кураторов Московского университета, чтобы они типографию Новикову не отдавали. Он и сам понимал, что договор возобновлен не будет.

Непрерывные преследования утомили Новикова. Здоровье его ухудшилось. Он переселился в Авдотьино и почти не выезжал оттуда. Хворала и Александра Егоровна. Доктора называли болезнь чахоткой и лечить ее не умели. Больная угасала.

Дела компании покатились под гору. Был продан дом у Меньшиковой башни, но долги возрастали.

Университетская типография и «Московские ведомости» с 1 мая 1789 года достались на торгах купцу Слепушкину. Он сдал их в аренду отставному подпоручику Окорокову.

Десять лет расцвета русского книгопечатания кончились.

При дворе восхищались дальновидностью императрицы: отобрала у Новикова университетскую типографию, и как в воду глядела — ведь в Париже революция, долго ль до беды и у нас! А теперь Новиков лишен способа рассевать якобинский фанатизм — печатать книги ему запрещено.

Это было, конечно, не совсем так, но у страха глаза велики.

14 июля 1789 года вооруженные парижане разбили политическую тюрьму Франции — Бастилию. Так началась Великая буржуазная французская революция, и вести, прилетевшие в Россию, необычайно встревожили Екатерину II. Память о Пугачеве прочно держалась и в народе и среди дворянства. Новая угроза крестьянской войны заставляла русских помещиков содрогаться от ужаса.

В мае 1790 года вышла в свет великая книга Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Автор сначала предложил свою рукопись владельцу московской типографии Селивановскому, но тот, просмотрев ее, побоялся печатать. Тогда Радищев приобрел в долг типографский станок и шрифт у издателя Шнора и устроил типографию у себя в доме. Набирал «Путешествие» надсмотрщик петербургской таможни Богомолов, печатали крепостные люди Радищева.

Довольно скоро, в половине июня, «Путешествие» очутилось в руках императрицы. Прочитав тридцать страниц, она сказала секретарю Храповицкому:

— Тут рассевание заразы французской; отвращение от начальства; автор мартинист.

Храповицкий поспешил занести эти слова в свой дневник.

Екатерина продолжала читать «Путешествие», делая пометки в тексте и записывая отдельные замечания. В листках ее против 88-й страницы появляется фамилия Радищева. Страницы 92–97 привели императрицу к заключению, что автор «исповедует мартинистов учение и прочих теософов». Екатерина поняла: «сочинитель не любит царей и, где может к ним убавить любовь и почитание, тут жадно прицепляется с редкою смелостью». Ода «Вольность» — «совершенно и явно бунтовская, где царям грозится плахою. Кромвелев пример приведен с похвалами. Сии страницы криминального намерения, совершенно бунтовские». Прочитав «Путешествие», императрица сказала: «Он бунтовщик хуже Пугачева».