Анатолий Уткин - Теодор Рузвельт. Политический портрет

Вопрос о трестах волновал все слои общества в США. Жертвы призывали обуздать монстров современного мира, адвокаты монополий связывали с ними весь прогресс человечества. И миллиардерам не чужд был дух диспута. В статье «Евангелие богатства» (1886г.) сталепромышленник Э. Карнеги убеждал массы американцев, что растекшееся по карманам мелких предпринимателей золото бесполезно для общества, тогда как объединенное в одних руках оно послужит основой меценатства, будет покровительствовать моральному и идейному прогрессу. Классовый вопрос разрешится, когда миллионеры получат возможность планомерно финансировать все духовное развитие общества: создавать библиотеки, строить храмы науки и религии и т.п. «Таким образом индивидуализм сохранится, а миллионер станет лишь доверенным лицом бедняков», ― писал Э. Карнеги.

Менее наивно и более эффективно с точки зрения подрыва антитрестовского фронта велась пропаганда реформистскими лидерами Американской федерации труда (АФТ). Здесь полагали, что крупные компании ― благо для рабочих, так как они обеспечивают большую (по сравнению с мелкими предприятиями) устойчивость занятости и заработной платы. В 1890 году бессменный глава АФТ Сэмюэл Гомперс заявил: «Нам нечего бояться объединений. Это дело мелких производителей бороться с трестами». Рабочим внушалось, что с нападками на тресты усилится давление на частную инициативу и рухнет американская мечта о ждущем каждого миллионе долларов.

Несмотря на оппортунизм верхушки руководства Американской федерации труда, делегаты съезда АФТ в 1899 году приняли следующее дополнение к докладу президента АФТ: «Съезд призывает профсоюзы Соединенных Штатов и вообще всех рабочих внимательно изучить развитие трестов и монополий, имея в виду их национализацию».

Динамичная натура Рузвельта протестовала против застоя, характерного для деятельности федерального правительства США в конце XIX века. «Терять время» честолюбивый нью-йоркский политик не хотел, стремясь к должностям, где мог бы проявить свою энергию, реализовать все способности. Весной 1895 года Рузвельт принял предложение мэра Нью-Йорка и занял пост главы полиции этого города.

Как обычно, он рьяно взялся за новое дело. Два года службы ознаменовались борьбой с самыми одиозными вымогателями и взяточниками, очищением аппарата полиции от явных связей с преступным миром, попыткой проведения кампании закрытия питейных заведений по воскресеньям. Последнее ему не удалось: доллар и на этот раз оказался сильнее закона. Любители спиртного, имевшие деньги, не страдали от «сухих» воскресений, поскольку запрет на продажу алкогольных напитков не распространялся на владельцев баров при дорогих отелях. Но самое главное то, что теперь ни у кого не было сомнений в истинной сущности Рузвельта. Находясь на этом посту, он показал себя неутомимым и последовательным защитником буржуазного правопорядка. Рузвельт охотно использовал полицию при решении даже ординарных трудовых конфликтов. Несмотря на радикальный характер своих речей, он всегда оставался верен своему классу, его идеологии.

Для Рузвельта лично это был тяжелый период жизни. Конкурирующие политические силы стремились использовать полицию в своих интересах. Чтобы не оказаться пешкой в их руках, Рузвельт вынужден был маневрировать. «Весь день, ― писал он, ― я пытаюсь продвинуть свои дела; сохранить хорошие отношения с мэром, избегая при этом советов и отказываясь подчиниться его приказам; не позволить вовлечь себя в личную ссору с Платтом (босс республиканской партии в Нью-Йорке. ― А. У.); избежать раскола среди моих коллег и раскола между ними и мной; сотрудничать с реформистами типа Паркхерста и все же не связывать деятельность департамента с ними; делать нечто полезное из испорченных людей...». Ежедневные, заранее обреченные на неудачу усилия подорвали даже природный оптимизм Рузвельта. В его письмах зазвучали мотивы усталости, неудовлетворенности, разочарования.

Борясь преимущественно с мелкой сошкой, Рузвельт не избежал конфликта и с наиболее влиятельными силами города, от которых зависело его будущее. Существенным стало отчуждение Тома Платта, его прежнего покровителя. Дело в том, что на национальной арене Рузвельт начал ориентироваться на спикера палаты представителей Томаса Рида, с которым близко познакомился в Вашингтоне.

Характерный штрих. Рузвельт никогда не распространялся о своем идеале общественного устройства или принципах гражданственности. В его переписке основное внимание уделено обсуждению собственного места в обществе, которое представляется ему устроенным наиболее естественным и оптимальным образом. В узком кружке политических единомышленников Рузвельт постоянно взвешивает свои шансы, добиваясь общенационального масштаба деятельности. Друзья поддерживают его амбиции. В тяжелые дни руководства нью-йоркской полицией К. Лодж пишет Рузвельту слова надежды: «Недалек тот день, когда вы войдете в более высокий круг. Можно уже думать о посту сенатора». Но и это не предел. Лодж разжигал фантазии своего протеже: «Я не говорю, что Вы станете президентом уже завтра, но я уверен, что это вероятно, и что это может случиться».

Первые, пока еще туманные предложения о выходе на поле битвы за высший пост в государстве прозвучали в 1895 году. Однажды искушенные в политической практике Джекоб Риис и Линкольн Стеффенс (последний приобрел большую известность как публицист) в разговоре без особого умысла затронули эту тему. Видимо, предмет оказался слишком важным, тема ― слишком щекотливой. Рузвельт вскочил на ноги и багровый от ярости закричал на своих поклонников: «Не смейте говорить мне об этом! Не вбивайте мне в голову такие мысли. Ни один настоящий друг не сказал бы этого. Никогда, никогда ни один из вас не должен говорить лицу, вовлеченному в политику, о том, что он может быть президентом. Это почти наверняка убьет его политически. Он подорвет свою нервную систему, он не сможет делать свою работу; он лишится основных черт, которые выделяют его как личность».

Факт многозначительный. Но у Рузвельта пока нет необходимого потенциала. Он хотел бы идти в фарватере реального претендента на этот пост, личности сильной и опытной, а главное дружественной. Таковую он усматривал в спикере палаты представителей Томасе Риде, вожде столичных республиканцев. Первые попытки выдвижения Рида кандидатом от республиканской партии относятся еще к 1891 году.

Главный закулисный воротила республиканской партии Марк Ханна, «создатель президентов», как его называли, однажды даже пригласил его к себе, в штат Огайо. Тогда, в 1891 году, это более близкое знакомство показало Ханна, что Рид ― не та фигура, которая сможет укрепить союз политиков и промышленных магнатов, выступить лучшим адвокатом индустриальной капиталистической элиты страны. Риду не хватало изворотливости, мгновенного чувства ситуации, его манеры были далеки от респектабельности, а его лозунги не обладали притягательностью, он не был способен к созданию необходимого демократического камуфляжа. Неясна была и степень покорности этого политика, в случае избрания получившего бы мощные рычаги власти. Тогда М. Ханна сосредоточился на своем земляке Уильяме Маккинли.