Александр Островский - Солженицын. Прощание с мифом

Однако, отправившись в Москву не позднее 12 мая (22) и пробыв там до 15-го (23), А. И. Солженицын вернулся не в «майское Рождество», а в Рязань и пробыл дома около недели (24). Дни, проведенные здесь он назвал «автомобильными вихрями», так как был занят ремонтом автомобиля (25). За эту неделю он сумел выкроить для литературной работы только один день — 22 мая, когда написал предпоследнюю главу первой части «Ракового корпуса» «Воспоминание о прекрасном» (26). Факт, который дает основание думать, что к 10 мая работа над первой частью «Ракового корпуса» полностью завершена не была.

23 мая Александр Исаевич снова появился в Москве (27). «Из Рязани, — читаем мы в воспоминаниях Н. А. Решетовской, — муж привез новость: пришло приглашение из Чехословакии, нам двоим, на три недели! За подписью председателя Союза чешских писателей! Весь вопрос в том, разрешат ли?» (28).

В Москве Александр Исаевич провел несколько дней, вычитывая и корректируя отпечатанные Е. К. Чуковской главы «Ракового корпуса» (29), после чего Наталья Алексеевна передала их в «Новый мир» (30). «С той ссоры, — пишет А. И. Солженицын, имея в виду декабрьскую ссору с А. Т. Твардовским, — мы так и не виделись. Учтивым письмом (и как ни в чем ни бывало) я предварил А.Т., что скоро предложу полповести и очень прошу не сильно задерживать меня с редакционным решением» (31).

28 мая в Москве, когда на одной из московских квартир Александр Исаевич читал своим поклонникам главы из «Ракового корпуса», ему был задан вопрос об «Архипелаге» (32). Несмотря на конспирацию, удержать в тайне работу над ним не удалось.

30 мая А. И. Солженицын вернулся в Борзовку и пробыл здесь неделю (33), но, по свидетельству Н. А. Решетовской, занимался не «Раковым корпусом», а ремонтом дома (34), после чего 6 июня отправился в поездку по маршруту: Москва — Ленинград — Вологда — Феропонтов — Кириллов — Белозерск — Вытегра — Петрозаводск — Беломорканал — Повенец — Ленинград — Москва (35). Домой вернулся 16 июня (36).

Проведя в Рязани буквально один день, 18-го Александр Исаевич поехал в Москву на обсуждение «Ракового корпуса» (37), а на следующий день — в Борзовку (38), где, по свидетельству Натальи Алексеевны, пытался настроиться на роман о революции «Р-17», однако из этого ничего не вышло (39). От дела его отвлекала первая часть «Ракового корпуса», судьба которой в это время решалась редакцией «Нового мира» (40). В связи с этим мы видим его в редакции 27 июня (41) и 4 июля (42). Резюмируя результат этих поездок, Н. А. Решетовская писала: «Редакция должна была просмотреть исправления и окончательно решить, будут ли печатать в таком виде. Две недели надо постараться об этом не думать и работать над второй частью „Ракового корпуса“» (43).

Из этого явствует, что «подхватисто» и «с огоньком» Александр Исаевич мог взяться за вторую часть своей повести не в середине мая, как он утверждает, а лишь после 4 июля.

Как было условлено, через две недели 19 числа редакция «Нового мира» вынесла окончательное решение: первую часть не печатать (44). Но, пишет А. И. Солженицын, «в противоречие… со всем сказанным А.Т. объявил: редакция считает рукопись „в основном одобренной“, тотчас же подписывает договор на 25 %, а если я буду нуждаться, то потом переписывает на 60 %. „Пишите 2-ю часть! Подождем, посмотрим“» (45). Александр Исаевич отказался подписывать договор и забрал рукопись повести из редакции (46).

«…Не прошло и месяца, — вспоминает он, — как Твардовский через родственницу моей жены Веронику Туркину срочно вызвал меня. Меня, как всегда, „не нашли“, но 3 августа я оказался в Москве и узнал: донеслось до А.Т., что ходит мой „Раковый корпус“, и разгневан он выше всякой меры; только хочет убедиться, что не я, конечно, пустил его (разве я б смел?!), — и тогда он знает, кого выгонит из редакции. Подозревалась трудолюбивая Берзер, вернейшая лошадка „Нового мира“, которая тянула без зазора» (47).

«Я не поехал на вызов Твардовского, — читаем мы далее в воспоминаниях А. И. Солженицына, — а написал ему так: «…Если вы взволнованы, что повесть эта стала известна не только редакции „Нового мира“, то… я должен был бы выразить удивление… Это право всякого автора и было бы странно, если бы вы намеревались лишить меня его…» …Я писал — и не думал, что это жестоко. А для А.Т. это очень вышло жестоко. Говорят он плакал над этим письмом. О потерянной детской вере? о потерянной дружбе?.. С тех пор я в „Новый мир“ ни ногой, ни телефонным звонком, свободный в действиях, я бился и вился в поисках: что еще? что еще мне предпринять против наглого когтя врагов?.. Судебный протест был бы безнадежен. Напрашивался протест общественный» (48).

Так, по утверждению А. И. Солженицына у него возникла идея обращения к намечавшемуся в декабре 1966 г. съезду Союза писателей СССР (49). «Но, — пишет Александр Исаевич далее, — не скоро будет съездовский декабрь, а подбивало меня как-то протестовать против того, что делают с моими вещами. И я решил пока обратиться — еще раз и последний раз — в ЦК» (50).

Однако, если «Новый мир» признал нежелательной публикацию первой части «Ракового корпуса» 19 июля, то идеей обращения с письмом к своим собратьям по перу А. И. Солженицын поделился с Н. А. Решетовской за два дня до этого — 17 июля (51). В «Хронографе» под этим число значится: «У С. родилась идея — 100 писем писателям» (52). Следовательно, решение редакции «Нового мира» не имело никакого отношения к возникновения у А. И. Солженицына мысли о выступлении с подобным письмом.

Во время пребывания в Москве Александр Исаевич посетил К. И. Чуковского, С. М. Ивашева-Мусатова, побывал Жуковке, видимо, у Л.З. Копелева (53). Не исключено, что одним из вопросов, который он обсуждал, была вопрос его открытого общественного выступления. Видимо тогда же ему было предложено обратиться с письмом на имя Л. И. Брежнева. Первые наброски обоих писем А. И. Солженицын сделал в Борзовке 21–23 июля (54).

Повествуя о своем обращении в ЦК КПСС, он пишет: «Мне передавали, что там даже ждут моего письма, конечно, искреннего, т. е. раскаянного, умоляющего дать мне случай охаять всего себя прежнего и доказать, что я — „вполне советский человек“» (55). Александр Исаевич не сообщает, кто именно поставил его в известность о подобных ожиданиях, но из его воспоминаний явствует, что самое непосредственное отношение к составлению этого письма имел Эрнст Генри.

«Сперва, — пишет Александр Исаевич, — я хотел писать письмо в довольно дерзком тоне: что они сами уже не повторят того, что говорили до XX съезда, устыдятся и отрекутся. Э. Генри убедил меня этого не делать… Я переделал, и упрек отнесся к литераторам, а не к руководителям партии» (56). Если учесть, что А. И. Солженицын не слишком считался даже с мнением своего литературного отца А. Т. Твардовского, то его покладистость в данном случае заслуживает особого внимания.