Мария Арбатова - Мне 40 лет

Другой козловатый младший научный сотрудник, но уже с крестом на шее, с той же целью привёл меня в компанию «Зелёная лампа» при журнале «Юность». До этого он безуспешно бегал за мной вокруг стола в своей комнате в коммуналке, куда я, между прочим, пришла к нему по работе. Он был болен, и я должна была не то взять, не то забрать какие-то анкеты про тот самый досуг сельского жителя. Вероятно, он решил, что фактом рабочего визита к нему я подписываю договор о немедленном сексуальном соитии, и с криком: «Выебу!» начал гоняться за мной среди стен, увешанных иконами квадратно-гнездовым способом. Впоследствии этот человек долго сидел как христианский правозащитник и вошёл в цвет отечественного диссидентства.

Седьмого ноября мы отрывались. Я, Верка, Таня Александрова, Боря Юхананов, Толя Баранов, Саша Лебедев, Олег Радзинский и ещё целая толпа отправились на поиски приключений. Мы мотались из компании в компанию, всё везде обламывалось, а нас уже заклинило. На стриту в праздник были ментовские строгости, и, не найдя там удовольствий, прямо на станции «Охотный ряд» мы начали валять дурака. Боря Юхананов, местный поэт и ситуационный импровизатор, был красивым мальчиком, он напялил моё пальто, Веркину шёлковую косынку и накрасил глаза. Компания вламывалась в вагон метро, Борька заходил в другие двери, вихляя бёдрами, и начинал недвусмысленно и успешно клеить пьяненьких мужчин, пока мы надрывались от хохота.

Вскоре, однако, его вывел на чистую воду трезвый тридцатилетний господин в светлом пальто, вступивший в диалог с нашей компанией и пригласивший всех в гости. Мы переглянулись — человек был «не наш» по всем статьям. Приглашение приняли: я, Верка, Боря Юхананов и Толя Баранов. Господин в светлом пальто был физиком по фамилии, скажем, Днепровский. В снимаемой квартире в престижном доме на Фрунзенской он рассадил нас за столом, достал баночки с закусками (ехал от родителей), бутылку водки и поставил пластинку с Сен-Сансом. Нас он позвал как цыганский табор — ему было интересно понюхать и потрогать молодёжь нового поколения, что она читает, о чём думает.

Днепровский был физиком-теоретиком из номенклатурной семьи, знал Сахарова, говорил длинно и многозначительно, был добр и тактичен. Образ «физика», противопоставленный образу «лирика», ещё совершал хождение в наших умах, и мы влюбились в дяденьку всем коллективом. Когда вышли от него на рассвете, вечный провокатор Боря Юхананов сказал:

— Это тебе не стритовским героям мозги крутить, ты попробуй такого охмури!

— Спорим, неделя срока, — машинально откликнулась я. И мы, четверо загульных ребятишек, разошлись по домам.

Кстати, о компании разнузданного молодняка. Верка, уникальнейший реставратор, живёт теперь в Америке; там же живёт в качестве директора финансовой корпорации Олег Радзинский, побывав до этого преподавателем литературы в советской школе и посидев в тюрьме за антисоветскую пропаганду. Таня Александрова — директор телестудии и издательства «Альма Матер», её работы в кино хвалил лично Маркес. Боря Юхананов — известный режиссёр-авангардист, Саша Лебедев — директор фондового клуба, Толя Баранов — доктор наук, структурный лингвист, выпустил словарь русского мата и входил в группу экспертов по разработке национальной идеи при администрации президента. Так что прямо пропорциональной зависимости между загульной молодостью и последующей социальной неуспешностью я в этой жизни не видела.

Днепровский был совсем не мой герой. Но нравилась взрослость, мягкая солидность и опекающая манера. Он был буржуазен, и я рядом смотрелась как трудный подросток. Бережный в постели, он помог мне решить проблемы, связанные с изнасилованием. Ему, после двух браков, я не подходила ни по каким параметрам, кроме молодости и забавности. Мне он подходил как большая красивая игрушка, которой можно хвастаться перед подружками, но я не могла простить того, что он прятал меня от знакомых. Моя матушка, конечно, положила на него глаз как на красавца еврея, кандидата наук, которому хорошо бы сбагрить непутёвую дочку; она изо всех сил приветствовала связь, в том числе и продуктами, которые пихала в сумку, когда я отправлялась к нему.

Продукты не давали ему покоя: он страшно боялся варёной курицы в целлофановом пакете, подозревая, что именно курица заставит его вступить в законный брак с малолетней хипповкой. Сам он был на пути к вегетарианству и кормил меня какой-то дрянью из травы и каши. Помню, в пылу дебатов о том, должно ли ему есть курицу, присланную моей матушкой, я выбросила бедное варёное животное из окна в ночную Москву. Как у всякого рефлексирующего в тот момент интеллигента, у него в башке был винегрет. Он считал, что спать с несовершеннолетней нехорошо, но спал. Он считал, что его могут заставить жениться, но ни разу не обсуждал вопросы контрацепции, полагая, что я уже взрослая и как-нибудь решила эту проблему сама. Так что только милость господняя спасла меня от аборта.

Работа в институте социологии кончилась, и я снова начала ходить по организациям, уверенная, что, увидев меня, никто не устоит перед моими деловыми качествами. И точно. Пожилой толстый дядька, заведующий лекторами в обществе «Знание», сказал, что я ему подхожу, пообещал большую зарплату, командировки, рекомендацию в университет и дал заполнить анкету. Анкету надо было принести завтра днём ему домой на проспект Вернадского.

Преисполненная гордости и даже поменяв джинсы на что-то социально спокойное, я позвонила в дверь. Дядька открыл в халате, предложил чай, сигарету и начал внимательно читать заполненную анкету.

— А ты почему не в комсомоле? — спросил он строго.

— Потому, что считаю эту организацию позорной, — ответила я, ведь мы успели в первый раз поговорить о несовершенстве советской системы.

— У нас вступишь, — сказал дядька. — У нас организация идеологическая. Поступишь в МГУ, будешь сама лекции читать, язык-то подвешен.

Он открыл дипломат, достал порнографический журнал, полистал его, остановил на особенно томящей его душу теме и ткнул в неё пальцем.

— Ты как к этому относишься?

— К чему? — ноги и руки у меня мгновенно оледенели.

— Ну, ты, я и один мой друг. Серьёзный человек. Мы можем платить тебе по сто рублей за раз.

Взрывной волной меня снесло в прихожую, я невероятно быстро открыла замок, хотя вообще они у меня никогда не открываются, кубарем покатилась по лестнице, чуть не сбила женщину с коляской и очухалась, только прыгнув в троллейбус. Потом я спрашивала себя, почему со мной всё это случается? Видимо, моя внешняя раскованность читалась как доступность.

Близился новый, 1975 год, падал крупный снег, я шла по Ленинскому проспекту и ела мороженое, чтоб утешить себя после дядьки из общества «Знание», заходила во все учреждения подряд и везде слышала слово «уборщица». Увидела табличку «Литературный музей», поднялась по лестнице и попала в кабинет к важной тётеньке.