Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков

Сие успокоило нас несколько и принудило спокойно дожидаться конца сего крайне нескладного и противного для слуха пения. После сего увидели мы, что делано было приуготовление к некакой процессии или ходу. Несколько человек, вышедши из своих лавок, построились с благоговением рядом пред помянутым шкафом. Мы с любопытством смотрели, что будет, и увидели потом старшего раввина, подошедшего с почтением к шкапу, отдернувшего занавеску и с превеликим благоговением вынимающего оттуда свитки Священного писания, написанные на пергаменте и обернутые в дорогие штофы. [217] Материи. Он возлагал оные на головы подходящих к нему помянутых людей и принимающих оные с великим почтением. Потом, в предшествии его самого, понесли они их один за другим процессиею вокруг всех лавок и взнесли потом на помянутый амбон. Тут приготовлен уж был некоторый род низенького столика, покрытого драгоценною материею. На сем развертывали они один свиток за другим и по несколько времени читали в каждом из них писание во все горло и торкая [218] Дотрагиваясь, тыкая. пергамент странным образом превеликими раззолоченными указками, точно такими, какие употребляются в наших простых школах учащимися грамоте ребятишками, но только несравненно величайшими. Сие зрелище было для нас также забавно и увеселяло нас даже до смеха. Но каково ни трудно было нам воздерживаться от смеха, а особливо видя их смешное указывание, однако мы имели столько духа, чтоб дождаться конца сего странного и с превеликим кривляньем, коверканьем, взыванием и вопияньем соединенного чтения. По окончании оного отнесены были сии свитки с такою же церемониею и при всеобщем пении опять назад и положены по-прежнему в шкаф и задернуты занавескою, а тем и кончилось все богомолье, и все стали расходиться по домам, что увидя, вышли и мы из сего жидовского сонмища, поблагодарив наперед старейших за доставленное нам удовольствие.

Сим кончилась тогда наша прогулка; и как письмо мое уже велико, то окончу я сим и оное, сказав вам, что я есмь ваш, и прочая.

Любезный приятель! Продолжая далее мое повествование, скажу теперь, что к достопамятностям сего ж лета принадлежит и то, что я в оное получил себе новую и лучшую квартиру, следовательно перешел уже на четвертую. Правда, не совсем дурна была и та, на которой я стоял, однако, как она была не слишком близко от замка, и ежедневная ходьба в нее мне наскучила, а особливо в дождливое осеннее и зимнее время, сверх того находясь в глухом переулке, была она и скучновата, а мне, как находившемуся тогда при губернаторе и что-нибудь уже значущему, хотелось иметь квартиру сколько-нибудь уже и получше. Итак, я до тех пор не давал покою нашему плац-майору, покуда он мне не отвел новой и самой той, которая была у меня на примете. В ней стоял до того один наш армейский поручик из фамилии Челищевыхъ, а по имени Иваи Егорович, самый тот, который после того был в Туле в уголовной палате советником. И как мы с ним были знакомы и приятели, то по самому сему случаю и узнал я сию квартиру и с нетерпеливостию дожидался того времени, как он отправится в армию. Сие воспоследовало в начале сего лета и тогда не медлил я более ни одной минуты, но тотчас на нее перебрался.

С квартирою сею сопряжены были для меня многие выгоды и ни которою из всех прежних я так доволен не был, как сею последнею, ибо, во-первых, была она всех прежних ближе к замку, и не далее сажен двухсот от оного; во-вторых, стояла в улице хотя маленькой, но такой, по которой много было ходьбы и езды, а особливо для гулянья по садам, следовательно не скучной. Домик был хотя небольшой, но весёленькой и теплый. Весь верхний этаж оного ассигнован был для меня и хотя и весь оный и состоял только из двух комнат и небольших сенец, однако для меня было сего довольно и предовольно. В одном и просторнейшем из помянутых покойцев расположился я сам и он составлял у меня и спальню и переднюю и все и все, а другой боковой и гораздо теснейший определил я для своего младшего слуги Аврама и для своего багажа: тут был мой сундук и вся прочая рухлядь. Обе сии комнаты были чистёхонько прибраны, были беленькие и снабженные довольным количеством столиков и стульев, а более сего мне было и не надобно. Вид из дома и окон моих простирался в одну сторону в маленькой плодоносный садик, принадлежащий к соседственному дому, которого плодовитые деревья верхами своим простирались даже до самых моих окон, и к оным почти прикасались, а в другую — на улицу и чрез оную в прекрасный, регулярный и убранный беседками и партерами сад, принадлежащий к большому каменному дому, находившемуся за улицею почти против моей квартиры. Сей сад в особливости меня увеселял. Он находился в такой близости и в таком положении, что я мог весь его обозревать и видеть всех в нем гуляющих и все в нем происходящее и находившееся. Самые цветы, которыми в множестве усажены были рабатки в партерах, видны мне были до единого, а запах от духовитых трав и цветов достигал даже до моих окон, а особливо в вечернее время. Не один раз видал я в оном целые компании провождающих в прогулках свое время, а иногда сидящего в стоячей прямо против окна моего полубеседке и в уединении читающего книгу молодого человека. В иное же время прихаживало туда все семейство того дома и пило чай с гостями своими. В третью сторону, хотя из окон квартиры моей и не было вида, но за то из сенец моих был проход в некоторый род галерейки, приделанной с боку к моему этажу, и из которой открывалось наиприятнейшее для глаз зрелище. Домик сей стоял на самом почти береге того большого и вид озера имеющего пруда, который находится посреди сего города и о котором я имел уже случай упоминать. Весь противоположный берег украшен был сплошными и одну почти связь составляющими каменными домами. Все они были о несколько этажей, все раскрашены разными красками, все стояли стенами своими вплоть к воде, так что вода омывала их стены и можно было приезжать на лодочках и шлюпках к самым крыльцам. Словом, по случаю округлости сего берега, составляли они собою наивеликолепнейший амфитеатр, а особливо в тихую погоду, когда в гладкой поверхности воды все они и в ней изображались превратно власно как, в зеркале. Великое множество окон, которыми сии здание испещрены были, и разноцветные зонтики, которые от многих из них во время солнца откидывались, придавали картине сей еще более пышности и красы. Не один раз выходя сиживал я на сей галерейке и любовался до восхищение сим зрелищем. Не один раз выносил с собою туда столик и по нескольку часов тут в тени, под простою кровелькою, сиживал на свежем воздухе и, любуясь красотою места, упражнялся либо в чтении какой-нибудь приятной и полезной книжки, либо в писании чего-нибудь себе в науку и в наставление. Охота к писанию начинала уже тогда во мне возрождаться и я производил первейшие тому опыты. Нередко извлекали меня на сию галерейку приятные звуки гармонической музыки. Так случилось, что в домах, окружающих сей прекрасный пруд, жило много людей, имеющих охоту к музыке и потому нередко увеселяем был слух мой из иных окон приятным тоном флейтраверсов, из иных валторн, из иных скрипиц и других инструментов, а часто разъезжали и по саму пруду на гребле маленькие суденышки с целыми компаниями людей обоего пола и тем увеселяли еще более зрелище. Нередко утешались они в сих плаваниях своих музыкою или пением приятных песней. Узенький и предлинный мост, сделанный только для перехода пеших через весь пруд и видимый от меня в левой стороне в некотором отдалении и за ним отдаленнейшие берега сего пруда, украшенные множеством прекрасных регулярных садов и беседками разных фигур, построенных на самой почти воде, придавали еще более красоты сему месту. Помянутый мост никогда почти не случалось мне видать порожним, но всегда находилось на нем множество взад и вперед идущего народа. Иногда собирался он толпами и, облокотясь о перилы, сматривал на сие озеро и красотами оного, вместе со мною, любовался, или утешался приятною музыкою, слышимою из многих домов, по берегам оного построенных.