Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков

Сим образом кончилась поездка моя в Петербург, предпринятая хотя наудачу и без всякой надежды, но имевшая успех наивожделеннейший. Сей успех поистине превзошел все мое чаяние с ожиданием, а все вышеупомянутые происшествия подтвердили истину той пословицы, что "когда Бог пристанет, так и пастыря приставит". Сие сбылось действительно тогда со мною, и я не мог довольно возблагодарить за то моего бесконечного создателя.

Сим окончу я мое теперешнее письмо, а в последующем начну рассказывать вам о том, как я начал жить офицером, а между тем остаюсь и прочая.

Любезный приятель! Ну, теперь начну я вам описывать настоящую мою службу, ибо до сего времени была она еще ни то, ни се и я жил при полку совершенным волонтером и не нес никакой должности. Однако и тут не тотчас она началась, как я к полку приехал, но я все-таки имел несколько времени для отдохновения.

По возвращении моем в Рогервик к полку нашему нашел я зятя моего от болезни своей почти исцелившегося. Он приездом и успехом езды моей чрезвычайно был обрадован, а не менее того оказывали радость и прочие господа офицеры, а особливо благоприятствующие мне и живущие в дружбе с моим зятем. Все поздравляли меня с моим благополучием, приходя нарочно затем к моему зятю, что подало повод к многократным попойкам и угощениям, приличным сему случаю. Один только господин Колемин стыдился тогда смотреть на меня, и все офицеры поднимали его почти въявь на смех.

Сам старичок наш полковник был весьма рад, что удалось мне получить желаемое. Он поздравлял меня от искреннего сердца, как я к нему явился, и желая с своей стороны оказать мне какое-нибудь благодеяние и в уважение, что я определен был сверх комплекта и принужден был жить без жалованья, не велел меня до времени посылать ни на караул, ни в команды, а дозволил жить по-прежнему с моим зятем, в чем никто не имел на меня претензии. Итак, хотя меня и причислили в первую на десять [126] Одиннадцатая. роту, однако я не нес до самого окончания того лета никакой должности, но жил вместе с зятем моим в построенной им между тем для себя изрядной горенке совершенным волонтером, не ходя никогда на караул, равно как и в бываемые строи и полковые учения, но которые тогда почти все уже миновались, и я застал только один инспекторский смотр, бывший полку нашему.

Живучи в такой праздности, имел я довольно свободного времени ходить к прочим товарищам своим офицерам и сводить с ними теснейшую дружбу и знакомство. Все они меня, и как старые, так и молодые, в короткое время отменно полюбили, и всеми ими был я совершенно доволен. Сам майор наш, господин Колемин, старался оказывать мне всякую ласку и благоприятство, не то угрызаем будучи совестью и стараясь тем загладить прежний свой против меня проступок, не то видя, что я, не памятуя зла, оказывал к нему всегда достодолжное почтение. Самые привезенные мною книги помогли мне приобресть от некоторых охотников до чтения особливое благоприятство. Они во все достальное лето принуждены были переходить из рук в руки, и все читавшие их не могли довольно их расхвалить и меня возблагодарить за то, что я привез к ним такое приятное упражнение.

Впрочем, не помню я ничего особливого, чтоб со мною в достальную часть сего лета случилось, кроме одного досадного случая с моим дядькою и лучшим слугою. Он раздосадовал меня так, что наконец, я с ним побранился и принужден был поднять на него свои руки. Причиною и поводом к тому было следующее: уже за несколько времени приметил я, что сей мой прежний «гофмейстер» бывал уже слишком часто пьяным. Во время пребывания моего в Петербурге досаждал он мне в особливости сим проклятым своим пороком, но совсем тем не мог я понимать, откуда он брал деньги и на какие избытки пил. Когда же по приезде своем к полку продолжал он ремесло сие еще больше прежнего, то сие подало повод к тому, что я стал присматривать за ним прилежнее, и открыл за ним такое дело, какого я никогда от него не ожидал. Однажды встрянувшись его и пошедши сам его отыскивать, нашел я молодца в людской палатке сидящего и мертво пьяна. Из досады и любопытства восхотелось мне тогда его обыскать и посмотреть, сколько было у него в карманах денег. Но в какое удивление пришел я когда, обыскивая карманы, вместо денег нашел в них ключ, и ключ точно такой, какой имел я от своей шкатулки. Вздурился я тогда и закричал: "А-а! вот где деньги-то ажно берутся!" Я побежал тотчас к своей шкатулке и примерив ключ, нашел, что они еще лучше моего оную отмыкает. Тогда не трудно было мне заключить и удостовериться в том, что деньги на пропой тасканы были из моей шкатулки, и открытие таковой непростительной шалости было мне тем досаднее, чем меньше я того надеялся, ибо могу сказать, что я почитал его вернейшим у себя человеком, любил его более всех прочих и во всем ему верил. Но к чему не может человека довесть проклятое пьянство! Совсем тем преступление сие казалось мне непростительным, а особливо в такое время, когда в деньгах самому мне была нужда, и взятая из дома казна начала гораздо уже истощаться.

Не могу довольно изобразить, в какое смятение привел я сего бездельника, когда, дав ему проспаться, показал ему найденный ключ, и спросил, что бы это значило, и не знает ли он сей вещи? Нечего ему было тогда уже говорить и делать. Он не отважился запираться, но упав к ногам моим, признался во всей своей вины, сказывая, что ключ сей прибрал он в Петербурге и что не однажды уже посещал мою шкатулу. Итак, впервые и в последние побранились мы тогда с сим человеком, и я, наказав его по достоинству, предпринял не только быть впредь гораздо уже от него осторожнее, по поелику в исправлении его имел я весьма худую надежду, то положил при первом случае его от себя отдалить и сослать в деревню.

Препроводив достальную часть лета в сем лагере и по приближении осени получили мы повеление, чтоб полку нашему расположиться по винтер-квартирам. Оныя ассигнованы нам были в эстляндских деревнях, неподалеку от Рогервика, и как квартирам, каковы бы они ни были, обыкновенно все бывают рады, то бы мало немедля полк туда и выступил.

Обстоятельство сие подало повод к великой перемене и в моих обстоятельствах. До того времени жил я, как выше упомянуто, вместе с моим зятем, что было и можно, потому что он имел горницу в самом лагере. Но тогда зятю моему надлежало ехать уже вместе с полковым штабом и стоять неподалеку от полковника, а роте нашей иттить совсем в иную сторону и в таких местах расположиться по квартирам, которые отделены были от штаба не менее 80 верст, то мне как офицеру, долженствующему уже помышлять о действительной службе, неприлично было уже ехать и по-прежнему жить вместе с зятем, но я принужден был наконец с ним расстаться и отправиться с ротою жить самим собою. Перемена сия была мне хотя весьма чувствительна, но как переменить того было не можно, то принужден я был повиноваться времени и случаю и быть тем довольным.