Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков

Сим образом стояли мы тут все лето и все его препроводили в беспрерывных учениях и экзерцициях; ибо как вся армия готовилась к походу, то все генералы старались о приведении ее в лучшее состояние, и потому стали делать у нас то и дело смотры, и мы должны были иметь частые строи и всегда к ним готовиться. Для меня все было сие наилучшее увеселение, ибо был столь страстен к экзерцициям, что ружье у меня почти из рук не выходило, и на левом плече от ударов ружьем было всегда синее пятно. Но сие и приобрело мне ту честь, что я почитался тогда в полку наилучшим знатоком и экзерцицмейстером, а притом и исправнейшим офицером. Почему, при случающихся полковых учениях и при делании маневров или эволюций, и поручалось мне всегда важнейшее место и нужнейшая комиссия. Все тогдашние резервы бывали тогда обыкновенно под моею командою. Сам полковник был мною очень доволен и советовался всегда со мною как что, и какую например эволюцию сходственно с диспозициею делать. А как между тем и планы были к нам новым майором привезены, то принужден я был оные им толковать и рассказывать как что надобно. Один только помянутой новый майор шел несколько против меня и не хотел учиться у подкомандующего офицера. Но скоро при одном случае принужден был и сей со стыдом в незнании своем признаться, и победа сия была для меня тогда очень важная, а именно:

Случилось однажды быть полковому учению, и господа наши штабы положили в тот день делать батальон-каре новым манером. Не успели они начать, как я, увидев что они не то делают, что надобно, подошел к помянутому майору и говорил: что совсем не так надобно. Но сей высокомысленный человек не только не хотел меня слушать, но дал на меня еще окрик и велел идтить в свое место, и делать то, что велят, а он уже и без меня знает, что делать. Досадно мне тогда сие было и я раскаивался, что сие сделал. Однако скоро имел удовольствие видеть высокоумие его низложенным; ибо он со всем своим мнимым уменьем так полк спутал, что вместо желаемого батальон-каре вылился настоящий хаос, и вышло ни то, ни ce и такая путаница, что полчаса требовалось к тому, чтоб полк опять в порядок поставить. Все офицеры, слышавшие мое представление, смеялись тогда нашему майору. Он сам стыдился своим незнанием и неуменьем и признавался, что не так сделал, и как он был человек не гораздо мудреный, то и высокоумие его не далеко простиралось. Одним словом, он до того дошел, что приехал ко мне, извинялся что меня не послушал и просил, чтоб я взял на себя комиссию, полк расчесть и сказать каждому взводу, куда которому иттить и что делать. Я склонился охотно на сие предложение, и по моему указанию полк помянутой батальон-каре так хорошо сделал, как бы давно оный умел. Сам майор любовался тогда тем, и с того времени были мы с ним хорошими друзьям.

Итак, при помощи моей, довели господа штабы полк наш до нарочитого и такого совершенства, что при всех делаемых генералами смотрах приобретал он себе немалую похвалу и благодарность.

Сим образом препровождал я свое время, отчасти занимаясь учением солдат, а отчасти своими книгами, о которых никак я не позабывал, но большую часть праздного своего времени упражнялся либо в чтении оных, либо в переводе чего-нибудь. Один роман, купленной мною в Ревеле, называемый «Пикархус» и похожий несколько на «Жилблаза», прельстил меня так, что я начал его испытывать переводить, и упражнялся в том в праздные часы. Однако за всем тем не оставлял я посещать и сотоварищей моих, офицеров, а особливо наиболее меня любящих и таких, которые не в одном гулянья и делании пуншей упражнялись, но были порядочного и хорошего поведения, а нередко имел удовольствие видеть их и у себя, приходящих ко мне для препровождения времени. Словом, мы жили и препроводили все лето довольно весело.

Пред окончанием лета случилось было со мною одно нечаянное и досадное приключение, от которого я чудным и удивительным образом избавился, а именно: для приумножения армии набирали тогда вновь четыре гренадерских полка, под именем первого, второго, третьего и четвертого, и для укомплектования оных выбирали из всех прочих пехотных полков самых лучших людей и офицеров. Нашему полку досталось комплектовать второй гренадерский полк, почему мы хотя и не хотели, но принуждены были расстаться с самыми лучшими людьми. Из самой нашей роты взято было человек шесть самых проворнейших. Но сие хотя мне и досадно было, но не таково, как последующее обстоятельстве, что с ними надлежало в тот же полк отправить и четырех человек самых лучших офицеров. Капитан назначен был к тому г. Хомяков; но не успели его назначить, как требовал он у полковника, чтоб в числе прочих трех отправить и меня с ним.

Сердце у меня замерло, как я о том услышал. Полки сии были хотя славные и для многих лестные, но мне и слышать о том не хотелось, чтоб с своим полком расстаться, и я чувствовал в себе некое непреоборимое нехотение иттить в гренадерский полк, как меня оным ни прельщали и ни уговаривали. Самое сие было причиною, что я бросился тотчас к полковнику, стоявшему тогда в помянутой мызе Пребстингоф, и просил его всем образами, чтоб меня не отправлять. По счастию, полковнику самому не хотелось со мною расстаться; итак, хотя присланным для сего выбора и дано было великое полномочие и дозволено выбирать и требовать кого хотят, однако кое-как и всеми неправдами меня в полку удержали. Я обрадовался тому чрезвычайно и не мог с покоем дождаться, покуда они уехали.

Но радость моя недолго продлилась. Не успел г. Хомяков в новый полк прибыть, как граф Чернышев, бывший уже тогда генерал-майором и имевший о формировании сих полков попечение, спрашивал его, нет ли еще в нашем полку хороших и исправных офицеров. Г. Хомяков ни с другого слова сказал ему обо мне и расхвалил так, что граф тотчас послал к нам в полк ордер и велел меня прислать и выключить из полку немедленно. Мы о сем не прежде узнали, как по получении ордера. И ведомость сия была мне наипротивнейшая в свете, я проклинал тогда всю мою охоту к экзерциции и охоту к военному искусству и раскаивался уже в том, что так много успел в оном. Полковник сам тужил обо мне чрезвычайным образом, но говорил, что теперь уже он не в силах меня удержать, и послал ко мне самому с адъютантом тот ордер. Итак, казалось, что судьба моя была неизбежная и что мне никому уже помочь было не можно.

Но где не можно было человекам, там возможно было божескому обо мне Промыслу и святому его Провидению. Никто иной, как он избавил меня от сей напасти, нечаянность случившегося со мною тогда приключения довольно сие доказывало. Я и самый тот день, как приттить сему ордеру, поутру занемог, власно как нарочно, прежесточайшею лихорадкою, и адъютант с оным пришел ко мне в самое то время, как она наисвирепейшим образом меня трепала. Сперва подумали все, что я нарочно больной сказался, однако скоро от лекаря узнали о непритворности моей болезни. Признаюсь, что я в сей раз весьма рад был сей лихорадке и ласкался надеждою, что она меня избавит от гренадерского полка, что воспоследовало и в самом деле. Полковник представил графу Чернышеву, что я болен, и хотя от сего вторичным ордером приказано было всем полком меня осмотреть; но как нашлось, что я действительно болен, то и оставлен я был с покоем и не стали меня более требовать.