Наталья Трауберг - Сама жизнь

Естественно, мне сказали, что это – не «мняу», а что-то вроде «святой практичности». Вспомнив, как один католик ссылался на «святую осторожность», а люди любых конфессий – на праведный гнев, я склонилась к этому самому гневу, но подумала, что именно эта страсть уподобляет нас бесам, и попыталась заменить ее печальным удивлением. Оно позволило ответить, надеюсь – по существу. Да, prudentia -добродетель, но это скорее трезвенный разум, и уж никак не оборотистость. Странно повторять снова и снова, что центробежный порок вроде мотовства

или, что опасней, восторженности, ничуть не оправдывает другой, центростремительный, вроде сухости или скупости. Однако повторять и не стоит, это -из другой области. Протестантская практичность с сопутствующими ей честностью и трудолюбием меркнет, мне кажется, в сравнении с особой, безгрешной легкостью католических и православных святых; но рядом с «мняу» поражает своими достоинствами. Увы, перед нами – не добродетель, описанная Максом Вебером, а то, что ей прямо противостоит. На «мняу» не только капитализма, но просто ничего не построишь.

Оговорим сразу, для верности: назвать себя «сильными» мы можем только потому, что очень сильны наши хранители. Если кто считает сильным себя, может дальше не читать.

Помню, как в Литве, между 1966-м и 1969-м годами, я печально читала католический катехизис. Там были перечислены «дела любви», вообще-то – по Евангелию (Мф 25), но со школьной аккуратностью, из-за которой их выходило то ли семь, то ли даже четырнадцать. Среди них были не только «телесные» -«покормили», «напоили», «одели», но и «духовные», несколько похожие на действия строгой гувернантки. Однако я тщетно искала, как помогать не узникам, больным и голодным, а тем, кому не хватает внимания и любви.

Может быть, страдание это – не самое тяжкое, но самое частое. Недолюбленных людей гораздо больше, чем голодных или больных. Собственно говоря, совсем свободны от этого только Христос и Дева Мария. (Только не надо путать: боль они знали, и с избытком.) Освободиться – можно, но тут подстерегает опасность надменного равнодушия. Лучше расшатать с Божьей помощью тот стержень себялюбия, из-за которого потребность в любви становится вампирской.

Если его не расшатаешь, помочь тебе будет невозможно, станешь чем-то вроде бочки Данаид [ 52 ] По греческой мифологии – дырявая бочка. . Но в том и беда, что почти все мы – такие бочки. Что же делать? Как нести главную немощь бессильных?

Один ответ я знаю: обрети мир – и тысячи вокруг тебя спасутся. Но кто из нас, «сильных», всегда в мире? Помощи же требуют всегда.

Ответа не знаю и не даю. Напомню только, что обычно советуют отогнать всех этих вампиров, непременно исключая себя. Да, «суровой доброты» требуют именно те, кто не справился со своей не-долюбленностью. Исключений почти (или совсем) нет.

В 1990-х годах мне довелось побывать в Оксфорде, на одной конференции. Там был и человек, напоминающий малого пророка. Сравнение это возникло, когда на общем заседании кто-то привычно связал слова: «Народ Мой, народ Мой, что сделал Я тебе?» -с антисемитизмом, а кто-то другой воскликнул: «Да это же Майка!», то есть Михей.

Что говорить, этот пророк реалистичен (перечитайте!), но дело этим не кончается. Можно посмотреть и других пророков, и псалмы; псалмы – вообще вроде американских горок: резко вниз и резко вверх. Но вернемся к нашему Михею. На том же заседании первым говорил молодой священник, описавший полное благолепие нынешней церковной жизни в России. Михей вскочил и ответил в духе Луи Селина, если не Владимира Сорокина. Ничего не скажешь, это освежало, но оба уклонения от правды -и per defectum, и per exessum – не очень много дали. Поскольку так он думал обо всем – о парках, оленях, завтраках, отце Александре Мене, – мы с одной барышней захотели его чем-нибудь обрадовать. Стали вспоминать один из Божьих даров, русские стихи. Начали с Ломоносова; «Кузнечик» очень подошел. Всю мою жизнь он, как мог, умирял и подымал душу, когда я не могла выдержать «земной непоправимой боли». Поймав Михея на пути в столовую, мы стали читать. Дойдя до строк: «Не ищешь ничего, не должен никому», мы особенно умилились – ведь Ломоносов сказал это в знакомые минуты беспробудной русской неправды; но заметили, что Михей обижен. Во всяком случае, он объяснил, что такую детскую чушь повторять кощунственно (передаю не слова, а суть).

Знаю я и человека, который зашел гораздо дальше. Правда, он попросил помощи и получил ее. От

«Кузнечика» мы через Пушкина и Тэффи дошли до Вудхауза. Цена оказалась большой – он умер. То есть цена как цена, все умирают, но он умер внезапно; зато последние месяцы часто удивлялся покою и даже милости. Надо ли говорить, что раньше он их не выносил? В пору беспримесной, тем самым – мнимой правды человек возмущается всем «положительным», от благодарности до надежды и от радости до кротости. Возражать бессмысленно, поскольку, во-первых, это идет не от разума, и, во-вторых, он прав, хотя и не совсем.

Да, он прав. По другую сторону царского пути бывает еще хуже, во всяком случае – противней. Бедные пророки (наши, не библейские) плачут с радующимися (Соломон в Притчах сравнивает это с «уксусом на рану»). Друзья Иова радуются с плачущими, со вкусом поучая и обличая их. Если хотите все это вспомнить, подумайте над «Полианной», особенно – над второй книгой и, хоть немного, огорчитесь.

Главное – все тот же готтентот. «Мне плохо… Я в порядке…» – а на других начхать. Когда заметят «других», хотя бы одного, многое меняется. Прочитать «Кузнечика» всегда полезно и приятно, но можно обойтись и без него.

Наверное, лучше всех написала о прощении Дороти Сэйерс. Каждый желающий может прочитать

эту статью в сборнике «Создатель здания». Однако пишет она о прощении, объясняя современным людям то, что есть и в Евангелии, и у отцов Церкви. На самом же деле, в жизни, с прощением часто путают то, что связано с ним в лучшем случае косвенно.

Многим из нас случалось попадать в положения, от которых сломался бы самый умелый компьютер. Перед нами ставят поистине невыполнимые задачи, скажем – предъявляют два противоречащих друг другу требования. Помню, один замечательный священник печально рассказывал о том, что это делала староста. Другой, уже католический, тоже замечательный, не знал, как быть в таких случаях, и смиренно советовал «брать ручки на себя». Ни о каком «прощении» речи не было, это – совсем из другой области.

Помню и то, как я, пыхтя и плача, прибежала на собрание одной общины, и меня сокрушенно укоряли, прибавляя: «Мы никого не судим». При чем тут суд? Можно что-то посоветовать – молиться, «брать ручки», – но не судить. Хорошо просто посочувствовать, хотя именно этого мы и не умеем, предпочитая «уксус на рану». Слова эти – из Притчей, и для крепости советую поискать их самим.