Вольфганг Ганс Путлиц - По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата)

В 1927 году США находились на вершине небывалой конъюнктуры. Денег было много. Свежеотлакированные автомобили и тысячи других комфортабельных вещей, которые нескончаемым потоком сходили с конвейеров крупнейших и современнейших заводов мира и выбрасывались на рынок, раскупались, как теплые булочки. Так называемое американское «экономическое чудо» обеспечило широким слоям благосостояние, которое казалось незыблемым и неудержимо росло изо дня в день. [77]

Повсюду утверждали, что скоро даже самый бедный золотарь будет иметь в своем гараже собственный форд, а в кухне — собственный электрический холодильник.

Нью-Йорк, несмотря на свои размеры и хаотическую сумятицу, все же производит впечатление импозантного, естественно выросшего целого. Столица же Соединенных Штатов Вашингтон, хотя он красив и построен с размахом, с первого же взгляда создает странное впечатление безвкусицы и искусственности. Если бы этот город не был избран правительственным центром огромного государства, он едва ли имел бы право на существование. В нем нет ни промышленности, ни рынка, ни какого-либо ремесла, заслуживающего упоминания. Собственно говоря, в нем нет даже коренного населения. По сути дела, он представляет собой лишь огромный сверхсовременный гостиный двор, владельцы комнат которого каждые несколько лет, обычно после президентских выборов, выезжают, очищая место новым людям.

Грубо говоря, Вашингтон, как и все города южных штатов, состоит из двух очень отличных друг от друга частей. Юго-восток — бедный, грязный район, застроенный в значительной части лишь жалкими хижинами из жести и дерева. Здесь проживают бедняки — негры и белые, которые используются для грязной работы или служат посыльными в других кварталах. Северо-запад с его роскошными дворцами, авеню и холеными парками предоставлен в распоряжение правительственных чиновников и тех, кто тесно связан с их деятельностью. В этом квартале расположены и дипломатические представительства иностранных государств.

Особому характеру города соответствует и так называемая общественная жизнь, то есть визиты и развлечения. Общественная жизнь играет здесь очень своеобразную роль: она используется исключительно в чисто материальных или честолюбивых целях. Приглашают в гости лишь в том случае, если хозяин ждет от приглашенного какой-либо личной выгоды; ни одно приглашение не принимается, если оно не приведет к конкретной цели. [78] Любая встреча имеет какую-либо корыстную цель: идет ли речь о скучающей вдове миллионера со Среднего Запада, которая ищет для своей дочки европейскую графскую корону; о беспутном бездельнике, пытающемся раздобыть хорошо оплачиваемую выгодную должность; о журналисте, который гонится за сенсационной скандальной историей; о сенаторе, прослеживающем нити интриги; или о финансовом магнате, пытающемся урвать из-под носа у конкурента миллионную концессию. Характерным для уровня общественной жизни Вашингтона мне кажется то обстоятельство, что в этой столице крупнейшего государства нет ни одной оперы и даже ни одного постоянного театра.

При этих условиях иностранные миссии являются центром притяжения в гораздо большей степени, чем в столицах других государств. Но в то время дипломаты излучали еще и особое, совершенно непреоборимое очарование. На протяжении нескольких лет в Соединенных Штатах существовал запрет на спиртное, так называемый «сухой закон». Гангстеры и контрабандисты зарабатывали огромные состояния, выбрасывая на рынок немыслимые алкогольные напитки. Но даже самый богатый человек постоянно подвергался опасности проснуться после попойки не только с головной болью, но и с тяжелым отравлением или же вообще не проснуться. Нам, дипломатам, было предоставлено не только право на ввоз любого рода алкогольных напитков, но и освобождение от пошлин. Наши напитки были хорошими, настоящими и имелись в изобилии. Не удивительно, что с нами искали общения.

Многие из американских дипломатов, принятых в качестве атташе в государственный департамент в то время, когда я служил в Вашингтоне, занимали после второй мировой войны высокие должности во внешнеполитических органах США. С приятным чувством вспоминаю я о совместных вечерах с выпивкой, которые мы проводили в моей берлоге на Массачусетс-авеню. Я знаю, что многие из них еще и сегодня остались моими искренними личными друзьями. К ним я могу причислить даже всех заместителей американского верховного комиссара в Германии в период с 1945 по 1954 год. Тогда, в Вашингтоне, мне не приходила мысль, что когда-нибудь они будут играть роль господ в моей стране. Однако, охваченный юношескими иллюзиями, я внушал себе, что эти дружеские связи когда-нибудь сыграют политическую роль и будут способствовать улучшению отношений между нашими странами. [79] Потребовался большой и горький опыт, чтобы я понял, насколько наивной была вера в то, что подобного рода личные связи могут оказать хотя бы малейшее влияние на закономерности развития отношений между народами.

С приятным чувством вспоминаю я о туманном осеннем вечере на аэродроме Лейкхерст в Нью-Этверси. Мы прибыли туда для того, чтобы встретить первый цеппелин, совершивший перелет через Атлантический океан. Вместе с нами его прибытия ожидали десятки тысяч американцев. Воздушный корабль запоздал на много часов. Темнело. Погода испортилась. Постепенно даже начал накрапывать дождь. Все ощущали голод, так как давно были съедены имевшиеся в наличии горячие сосиски. Тем не менее толпа не расходилась. Наконец вдалеке раздалось жужжание, и луч прожектора разорвал тьму. Через несколько мгновений на поле спустилась величественная серебряная оболочка, и вся окрестность засверкала огнями. Были ясно видны черно-красно-золотые цвета и буквы «ЦР-3 Фридрихсгафен». Американский оркестр заиграл немецкий национальный гимн, первые же звуки которого были заглушены восторженным гулом многотысячной толпы. Мы, представители посольства, первыми подошли к кабине, из открытых окон которой выглядывал седовласый доктор Гуго Экенер, похожий на морского льва. Белокурая фрау Кип, жена поверенного в делах, протянула ему букет красных роз.

— Ради бога, — раздался в ответ оглушительный голос Экенера, — оставьте меня в покое, пока я не прикреплю цеппелин к мачте.

Фрау Кип так и не удалось избавиться от своих роз. [80]

Подобные сцены, вызывавшие у нас прилив патриотических чувств, я часто наблюдал на протяжении этих лет в США: прибытие в нью-йоркскую гавань под рев всех сирен «Бремена», завоевавшего голубую ленту за самый быстрый переход через Атлантический океан; триумфальная поездка немецких летчиков Кёля и Хюнефельда, пересекших океан, по Бродвею, на котором бушевала снежная метель конфетти; победа боксера Макса Шмелинга, завоевавшего звание чемпиона мира в Медисон-сквер-гарден; премьера Марлен Дитрих в «Голубом ангеле»; прием Альберта Эйнштейна в Белом доме; гастроли немецкого театра под руководством Макса Рейнгарта; торжественное представление в «Метрополитен-опера» с Лотой Леман в роли маршальши в оперетте «Кавалер роз» или Элизабет Шуман в «Свадьбе Фигаро»; выступление Берлинской филармонии под руководством Фуртвенглера в «Карнеги-холл»; вечер в посольстве, на котором Шлюскус исполнял произведения Рихарда Штрауса. Ни одна книга не имела тогда большего успеха, чем «На западе без перемен» Эриха-Марии Ремарка. Огромным успехом пользовались даже мелодии наших боевиков вроде «Я потерял свое сердце в Гейдельберге» или «Я целую вашу руку, мадам».