Владимир Гельфанд - Дневники 1941-1946 годов

Не раз от него можно было слышать, что мое приказание не играет роли, так как его легко, и это несомненно, отменит командир роты. А на днях, когда я передал Наконечного в 1 взвод, и требовал по истечении необходимости его обратно, лейтенант Каноненко отказался мне его возвратить, а сам Наконечный сказал, что так и будет всегда, а мое слово для него пустой звук.

Однажды, когда бойцы Береснев и Наконечный стали задевать бойцов, проходивших мимо, и обзывать их матерными словами, я запретил им повторять подобные штучки, объяснив им всю пошлость и некультурность их поступков. Однако Наконечный, а затем и Березнев, издеваясь над моими замечаниями, стали наперебой оскорблять первых встречных им солдат. Тогда я заявил об этом командиру роты, но тот только посмеялся в присутствии самих Наконечного и Березнева. После этого и по настоящий день эти бойцы не прекращают своих пошлых выкриков. И особенно упорно употребляют их в моем присутствии.

Приведу пример:

- Березнев! - кричит Наконечный.

- А?

- Х...на!

- Наконечный! - окликает Березнев.

- Ну?

- Х....ну!, и т. д. и т. п.

Так командир роты позаботился о разложении дисциплины во взводе, и в особенности о подрыве моего авторитета.

Дошло до того, что в присутствии бойцов он, капитан Рысев, стал по всякому поводу и без повода называть меня "расп....м", "х....м", "дураком", стал говорить, что любой боец лучше меня сможет командовать взводом (при бойцах), что я не офицер, а гавно, что в первом же бою он меня расстреляет и т. п.

Вслед за ним стал угрожать мне расстрелом Каноненко. В присутствии бойцов он называл меня не менее нецензурными словами, затем принимался утверждать, что раньше я работал начальником ОВС и не воевал. Дальше больше. Однажды в меня полетели горшки и кувшины, брошенные Каноненко в пьяном виде. В другой раз Каноненко вынул револьвер и стал крутить им перед моим лицом. В третий раз он организовал стрельбу в помещении, левее того места, где я сидел. И всегда, как только Каноненко оказывается пьяным, единственным и, по-видимому, излюбленным предметом его нападок являюсь я.

Командиру роты, не секрет, тоже неоднократно доставалось от Каноненко. Но он не решался применять в ответ физической силы.

Один я оказался фокусом, в котором преломляется, в течение почти всего периода моего пребывания в роте, наглая самоуверенность вышеуказанных. Мое терпение, вызывая изумление у окружающих людей, дало возможность крайне распоясаться капитану Рысеву.

Однажды, под предлогом воспитания бойцов, он перевел в мой взвод самых недисциплинированных (Березнева, Гордиенко), и с тех пор 3 взвод получил вторым названием "штрафной", так как все наряды и бесчинства Рысева обрушивались именно сюда.

На мои просьбы "оздоровить взвод", дать мне хотя бы 1-2 достаточно дисциплинированных бойцов, на которых бы я мог вполне положиться и довериться, Рысев неизменно отвечал: "Перестань плакаться. Надо уметь воспитывать бойцов". То есть, плоды своего двухлетнего воспитания он бесчестно пытался взвалить на мои плечи и сделать меня жертвой преступной недисциплинированности худших, легко поддавшихся разложению бойцов.

Так оно и случилось. Невероятных усилий стоило мне удержать бойцов на марше от отставания, которое в роте приняло исключительные размеры - 14 человек. Причем к нынешнему дню трое из них так и не вернулись в роту.

Однажды по вине самого командира роты (он отобрал у моего ездового хороших лошадей, а тому в упряжку дал окончательно дошедших), повозка отстала, капитан Рысев приказал мне остаться с взводом, достать лошадей и "бегом догонять". Я, во исполнение приказа командира роты, достал лошадей, посадил бойцов на повозку, двоих на машины 120 мм. минометов нашего полка, и они уехали вперед.

Двое уехавшие на машине пришли только вечером, так как батарея 120 мм сильно опередила нашу колонну, миновав ее другой дорогой. Капитан Рысев отстранил меня от должности, даже не посоветовавшись с командиром батальона, и только позже доложил ему об этом. Причем бойцам приказал мне не подчиняться, а помощнику командира взвода взять управление взводом.

Не смотря на большое количество лошадей и повозок, Рысев запретил мне садиться на повозку, и большую часть пути мне приходилось проделывать пешком, изнывая от боли потертых ног.

Однажды, отстав, я на попутной машине заехал вперед колонны по дороге, которой двигались первый и третий полки, опередив всю колонну. Я остановился дожидаться своих. Встретил командира батальона, который тоже ожидал полк. Он был вдрызг пьян. Я угостил его конфетой и спросил маршрут, но он не знал сам. Однако, не доходя до нашей остановки 2 километра, полк свернул влево, и таким образом мы сумели попасть в него только на другой день, причем с собой привели 20 отставших бойцов и повозку.

После этого случая комбат потребовал от капитана Рысева изменить отношение ко мне. Ротный, встретив меня милой улыбочкой и чуть ли не с распростертыми объятиями, был вынужден восстановить меня в правах.

С тех пор прошло несколько дней. Капитан Рысев, казалось, забыл прежнее, и снова принялся издеваться надо мной, угрожая репрессиями. Все мои просьбы к ротному не ругать меня в присутствии бойцов и не порывать моего авторитета, дали противоположный результат.

На передней линии, дня за три до боя, 12 числа, капитан Рысев вызвал меня к себе в подвал, куда он перебрался, бросив роту после одного из артналетов неприятеля.

- Вы почему не докладываете о состоянии взвода? - спросил он в упор.

- Как? - изумился я, - но вы же не требуете от меня докладов?!

- Так, твою мать! .... ты этакий! Сегодня ночью 10 раз доложишь мне о состоянии взвода!

- Есть доложить! - ответил я. - Но только попрошу вас при бойцах не употреблять по отношению ко мне нецензурных выражений, так как мне уже и без того подорвали немало авторитета.

- Кто подорвал авторитет? Кто?

- Вы, товарищ капитан - ответил я.

- Так!... Ах ты, мерзавец! - и бросился ко мне с кулаками. Все расступились, а капитан Рысев нанес мне несколько пощечин с криком - Я расстреляю тебя в первом же бою!

Ответить я не посмел и только несколько раз повторил:

- Товарищ капитан, помните, что я офицер. Не топчите мою честь!

Успокоившись, он приказал мне идти во взвод. Вслед за мной, однако, был вызван ротным младший сержант Чередниченко, мой командир расчета.

По возвращении Чередниченко выстроил взвод и объявил, что командиром взвода является лейтенант Шитиков, "А вы, - обратился он ко мне - капитан сказал, чтобы я передал бойцам, что он вас выгнал из роты и чтобы вас никто не слушался и не подчинялся вам".

Командиру батальона Рысев не доложил о своих действиях, и только перед боем 12 числа, видя серьезность сложившейся обстановки, я сам обратился к командиру батальона. Мне было приказано принять взвод. Капитан Рысев "заболел" и остался с ординарцем в тылу (на следующий день после боя он был уже здоров!). Бой 12 числа не прошел бесследно.