Иван Лаптев - Власть без славы

Как это ни покажется странным, надеждой российского возрождения я считаю и сегодняшнюю власть, точнее — нового главу государства. Россия все еще остается страной вождистской или царистской, как кому больше нравится. Психология следования за лидером, подражания, а то и служения ему, унаследованная от веков, когда считалось, что государь и есть государство, и заново вколоченная в Россию Сталиным, все еще жива. С другой стороны, Конституция 1993 года дает главе государства почти безбрежные полномочия. Два этих фактора могут сыграть в современной истории нашей страны уникальную роль — есть молодой энергичный президент и есть массовая готовность поддержать его планы. Весь вопрос только в том, как он использует исключительно благоприятную ситуацию. Пока мы видим довольно странную политику. Восстановление вертикали исполнительной власти, почетная отставка губернаторов из Совета Федерации, приведение Государственной думы «к ноге», явно непритворное отторжение популизма — все это еще куда ни шло, важно, как и для чего будут использованы результаты таких мер. Но в то же время сохранение старой команды, терпимость к большинству олигархов, к их стремлению двинуться во власть, дарованная неприкосновенность «семье», ручная прокуратура, последовательное движение к восстановлению контроля над процессом формирования общественного мнения, совершенно неприличный примитивный холуяж, не получающий укорота… Политика всегда многомерна, способность выжидать и выбирать момент, хорошо поставленный удар ценятся в ней чрезвычайно высоко. Но вот уже больше года минуло, как В. В. Путин при должности, а народные гадания о его планах, о том, куда пойдет «удар», когда хотя бы немного обуздают коррупцию и чиновничий произвол, а зарплату перестанут выдавать кастрюлями, эти гадания все продолжаются. Конечно, наследство Путину досталось — не позавидуешь. У нашего народа на что-то короткая память, а на что-то очень длинная. Ельцинские «загогулины» прежде всего личного плана, дочь Таню и киви, понимаешь, во всех магазинах люди будут переживать десятилетиями. И — оценивать нового президента по его личному поведению, скромности или нескромности, хозяйской рачительности, чтобы сделать народный вывод: за нас он или за себя. У Путина здесь задача посложнее, чем выиграть выборы, — население России, всего лишь одно-два поколения назад почти сплошь крестьянское, сохранило еще природную способность угадывать фальшь, притворство, неискренность. Сила Ельцина была, в частности, в том, что он обычно верил в то, что говорил, даже если это была несусветная чушь о «38 снайперах», и эта вера воспринималась людьми, подменяя для них суть сказанного. У нового президента это не получится — другая энергетика, другой стереотип поведения. Ему придется постоянно не словом, а делом убеждать Россию, что он именно ей посвящает все — и свой ум, и свое время, и свою власть. Да при этом еще суметь правильно и эффективно поставить дело государственного строительства народной жизни. Поставит — тогда и сдвинемся нормально от социализма к капитализму.

Просвещенный читатель, безусловно, спросит автора: а что же вы о свободе слова-то ни слова? Ведь все десять лет мы только и слышали со всех трибун, что уж она-то — бесспорное завоевание российских реформ, главное условие демократизации общества. Но у автора, около сорока лет проработавшего в средствах массовой информации, к этому более осторожный подход. Потому и не тороплюсь рассуждать о свободе слова, что талдычили об этом все минувшие годы и со всех трибун. Когда такое происходит — насторожись. Когда со свободой слова все в порядке, об этом никто не кричит, не шумит, это становится столь же обычным, как воздух, которым мы дышим. Мы так стремились закрепить сначала гласность, потом свободу печати, потом и свободу слова в полном ее социально-политическом значении, что слишком много сами же навредили святому делу, не заметив возникновение «проклятых» вопросов: свобода — чья? Какого слова? В каких одеждах она является народу? Что это значит в его ежедневном бытии? «Давайте, — говорил Диоген, только уже другой, известный в истории философии как Диоген Лаэртский, — договоримся о смысле слов. И мы избежим половины конфликтов». Так что это — свобода слова? Свобода журналиста, любого автора говорить то, что он думает? Прекрасно! А если он заблуждается или, еще хуже, корыстно лжет? Можно ему возразить, только вот, уверяю вас, реализовать эту возможность чрезвычайно затруднительно. Можно и в суд подать, но там только и ждут вашего иска — несколько тысяч (!) таких исков лежат в судах годами, постоянно пополняясь. Или, может быть, лучше согласиться, что свобода слова — это возможность обнародовать факты жизни? Тоже великолепно! Но из миллионов таких фактов на публичный свет попадают только десятки, отбираются они, безусловно, под влиянием жизненных позиций журналиста. А это уже тенденциозность, хотя факты будут стопроцентной правдой, но — той правдой, которая скрывает истинную картину. Можно их проанализировать, увидеть в них типичное, общее, да вот ставка на новости так далеко задвинула аналитические возможности средств массовой информации, что глубокие обобщающие материалы в газетах, а уж тем более на телевидении стали редкостью.

Самое важное в свободе слова, я считаю, ее невероятная действенность. Своим огненным взором она отправляет в отставку министров, снимает с дистанции президентских гонок явных фаворитов, обращает внимание закона на любое его нарушение — и горе нарушителю. Уточним: отправляет, снимает, обращает правдой, а не компроматом или грубой фальшивкой. У нас же свобода слова утвердилась, видимо, в особой российской форме: писатель пописывает — читатель почитывает, закон не видит и не слышит. Какие материалы добывают наши журналисты, какие факты обнародуют, какие документы предлагают «компетентным органам»! Никто из властей предержащих на это не реагирует, пусть и лично кого-то задели. Даже в суд не подают! Вы свободны начертать свое Слово, а мы свободны на это начхать. Нет, как хотите, но это не свобода слова, а что-то другое.

Отметим еще одно обстоятельство. Свободное слово должно иметь возможность долетать от Москвы до самых до окраин и обратно. Сегодня оно перелетает добро бы через Московскую кольцевую автодорогу, нередко спотыкаясь то о Садовое кольцо, то даже о Бульварное. Сегодня оно у нас, как птица, которая вольна лететь куда угодно, но летать не может. Свободна она или нет?

А чего уж говорить об экономических веригах свободы слова! От политических барьеров она была избавлена, но их быстро заменили экономические барьеры, непробиваемость которых сегодня ясна всем. Кто платит деньги, тот и устанавливает для слова меру свободы. Корпоративные интересы стали доминирующими, подменили собой интересы общества. Только несколько изданий остались независимыми, ибо живут на собственные деньги. Остальные же все время перед выбором: будешь угождать хозяину — потеряешь читателя, не будешь — хозяин тебя выгонит, а твое издание, которое является его собственностью, закроет. Вроде бы все законно, но, по сути-то, это тоже мощное ограничение свобода слова.