Иван Лаптев - Власть без славы

Раздраженные и усталые, доделав еще какие-то дела в кабинетах, мы разъехались по домам. Я уже сбился со счета, которую ночь сплю от силы четыре часа, и настроился отдохнуть. Не удалось. Ночью, после 24 часов, позвонил президент.

— Только что звонил Руцкой, — сообщил он. — Говорит, что они с Шахраем сделали очень удачный вариант закона. Организуй, чтобы завтра с утра он был роздан депутатам.

— Михаил Сергеевич! — взмолился я. — На съезде же комиссию для этого утвердили. Мимо нее и без нее никакие проекты Закона раздавать нельзя. Опять будет грандиозный скандал! И потом: вы же не видели этот вариант, я не видел, Нишанов не видел, Калмыков, уверен, — тоже. (Ю. Х. Калмыков, один из крупнейших советских юристов, возглавлял упомянутую выше комиссию).

— Да, пожалуй, ты прав, — сказал президент, не очень, правда, добрым голосом. — Тогда организуй, чтобы по экземпляру было у членов президиума. Опять соберемся пораньше, вместе посмотрим, доработаем. Я сейчас скажу, чтобы всех предупредили.

— Калмыкова не забудьте пригласить, — попросил я.

По двум «вертушкам», которые стояли у меня в квартире, я стал разыскивать Руцкого. Не нашел. Позвонил Н. Ф. Рубцову и с облегчением узнал, что пакет от Руцкого уже привезли в Кремль. Я попросил его сделать 50 копий и в восемь часов утра разложить их на столе в комнате Президиума.

Приехал на работу опять раньше всех, кроме Рубцова, конечно, который, наверное, вообще не ездил домой, и сразу же вцепился в привезенный ночью текст. Законопроект был составлен весьма квалифицированно, угадывалась рука С. М. Шахрая. Важно было то, что существенная часть вчерашних предложений нашей комиссии была хоть и не в прежней форме, но учтена.

В 9 часов весь президиум съезда был уже во дворце. Вместе с Ельциным приехали А. В. Руцкой, Г. Э. Бурбулис, С. М. Шахрай. Так как Горбачев на их появление не прореагировал, я решил, что это с ним согласовано. (Позже узнал, что нет.) Ю. Х. Калмыков внимательно читал проект, что-то помечая на полях.

— Ну что, давайте быстро посмотрим, — предложил Горбачев. — А то ведь через час заседание надо открывать.

Разместились за столом. Началось коллективное «творчество»: каждый правил по своему экземпляру, президенты громко вносили предложения, Ельцин черными чернилами густо украшал листы, лежащие перед ним. Вице-президент? Хватит нам того, что был. Центральное правительство? Опять эта армия чиновников будет мешать реформам. Верховный Совет — высшая законодательная власть? Надо его в принципе реформировать, ничего хорошего от «лукьяновского» парламента ждать не приходится. Полномочия президента? Да у президента и так вся власть остается — он же будет руководить Госсоветом. А Госсовет должен все взять на себя.

М. С. Горбачев пытался отстаивать некоторые позиции, с ним иногда соглашались, чаще нет. Несколько раз возвращались к формулировкам, по которым уступили ему, и опять пытались их либо вычеркнуть, либо переделать по-своему. Ельцин и Назарбаев явно действовали заодно. Шушкевич особой активности не проявлял. Л. М. Кравчук, приехавший к этому дню на съезд, твердо добивался, чтобы Верховный Совет СССР был квалифицирован не как законодательный, а лишь как представительный орган, расставляя тем самым очередную ловушку центральной власти, точнее, ее последней структуре. Шахрай и Калмыков легко и убедительно уточняли юридические формулировки, предлагали варианты. Руцкой устало курил, в работу почти не вмешивался. Бурбулис, сидевший рядом с Горбачевым, высказался раз или два, но по самым принципиальным вопросам — управление хозяйством, подчиненность МВД, КГБ, МИДа и армии.

Время истекло, надо было идти в зал. Решили, что теперь проект уже можно раздать депутатам, а вторую половину дня дорабатывать его опять на собраниях депутатов по республикам.

Наша вера в то, что коллективный разум куда как более эффективен, справедлив и принципиален, чем индивидуальный, совершенно неистребима. Если бы экономикой, производством, а уж тем более конструкторскими, научными разработками можно было управлять посредством собраний и дискуссий, Отечество наше уже давно процветало бы на зависть всему неколлективизированному человечеству. Особенно мы обожаем коллективность в политике, делая вид, что не понимаем, или действительно не понимая навязанной нам роли коллективной ширмы для интересов очередного политикана, между прочим, интересов сугубо индивидуальных.

Если президенты республик не смогли провести в законопроект какие-то идеи утром, они с успехом сделали это вечером, при обсуждении документа со своими депутатами. В частности, именно тогда вылетел из проекта пункт о временном председателе Верховного Совета СССР, хотя все президенты знали, что на это место Горбачев хотел предложить кандидатуру А. А. Собчака и, по-моему, даже уговорил его не отказываться. На собрании российских депутатов СССР этот пункт был решительно ликвидирован. Впрочем, тут, возможно, надо учитывать и масштаб фигуры Собчака; вряд ли как московская, так и российская политическая тусовки очень уж радовались появлению в столице столь яркого политика да еще в роли фактически второго лица в государстве. Некоторые депутаты предлагали это чуть ли не с первых дней существования нового Верховного Совета СССР. И действительно, какой бы мощный тандем мог получиться: Горбачев — Собчак! Не чиновник, не интриган — политик, оратор, ученый-юрист. Михаил Сергеевич положился на старую дружбу…

Мы сидели с ним в комнате президиума Съезда и по внутренней трансляции слушали, как Б. Н. Ельцин ведет собрание депутатов от РСФСР. Собственно, мы и сами были российскими депутатами, но наша причастность к Центру была для ельцинской команды абсолютно нетерпима, и на собрания такого рода нас никогда не приглашали. Больше никого в комнате не было. Обсуждение затягивалось. Из зала слышны были голоса Шахрая и почему-то особенно часто Цыпляева. Ельцин через микрофон председательствующего отвечал: «Вычеркиваем!», «Снимаем!». От законопроекта оставались республиканские рожки да ножки.

— Михаил Сергеевич! — обратился я к президенту. — Что же мы получим в результате? Вы же видите, что у президента СССР не остается ничего. Даже представительские функции и те никак не зафиксированы.

— Знаешь, надо это перетерпеть, — ответил он, как обычно. — Ты думаешь, меня все это не задевает, не бьет? Еще как задевает! Я ведь все вижу и все понимаю. Но я убежден: еще немного и процесс все-таки нормализуется. Пройдет опьянение независимостью, пройдет. Главное сейчас — не допустить открытой конфронтации, не вызвать силовых столкновений. Потом и народ, и руководители поймут, что надо считаться друг другом, согласовывать интересы. А для этого нужны центральные структуры, без них не обойтись. Надо набраться выдержки, терпения. Не паникуй.