Карин Мюллер - Japanland. Год в поисках Ва

«Мне семьдесят семь лет», – с гордостью сообщает она. Ее муж был рыбаком и уже 10 лет как отошел в мир иной. Он чинил лодочный мотор и потерял средний палец: ободрал все мясо до кости. Как ни просил он врачей почистить кость и прикрепить палец обратно проволокой, они так и не решились. Видимо,у них совсем не было чувства юмора: отдать отрезанный палец и то еле согласились. Муж хранил его в банке на кухне и говорил, что возьмет его с собой в следующую жизнь. В конце концов жена заставила его убрать банку в чулан: она распугивала клиентов.

У нее двое детей, но они переехали в город: сперва в Окаяму, потом в Осаку и Токио. Домой наведываются редко. Она протирает пыльные пластиковые цветы, которыми заставлена вся комната. Они напоминают ей о семье, когда дети были еще маленькими. Тогда она каждый день покупала на рынке свежие цветы. Ей хотелось, чтобы дети полюбили природу, она надеялась, что когда они подрастут, то останутся на острове и скрасят ее старость.

«А вы замужем?» – вдруг спрашивает она.

«Нет, – отвечаю я, но тут вспоминаю, в какой я стране. – Пока нет».

«Сколько лет вы уже живете в Японии? Три? Четыре?» Услышав такой комплимент, я прощаю ей все, даже облезлую краску, которая падала мне на голову, пока я сидела в ванной.

«Вы сильная, как мужчина!»

Я прощаю ей и ужин, на 98% состоящий из риса с тоненьким ломтиком яйца.

«А весите вы, наверное, килограммов сорок пять?»

Да она, должно быть, совсем ничего не видит. Прощаю футон со свалявшейся соломой и туалет, который не смывается. В мисо-супе плавают кусочки пенопласта и непонятного зеленого пластика. Но мне все равно. Говорю хозяйке, что она выглядит не старше 50. Она кладет мне добавку маринованной капусты.

«А вам сколько лет? – спрашивает она. – Двадцать пять?»

С этими словами я прощаю ей абсолютно все и оставляю огромные чаевые. Она бежит за мной по лестнице, пытаясь всучить их обратно.

В комнате вытряхиваю из футона скелеты насекомых, пытаюсь найти край подушки, где не было бы пятна, и, отчаявшись, ложусь спать. Сквозь глубокую темную пелену сна чувствую, как что-то жалит меня во внутреннее бедро, как иголочка кактуса. Я потираю место укола, но тут же чувствую второй – на этот раз ощущение такое, будто я села на канцелярскую кнопку. Я вскакиваю в постели, а эта тварь кусает меня в третий раз, как будто под кожу вогнали дюймовый раскаленный гвоздь. Даже в темноте я вижу гигантскую сороконожку шириной в мой палец и длиной с шариковую ручку. Клыки крепко вонзились мне в кожу и совершают движения на манер отвертки, пытаясь проникнуть глубже. Я прихлопываю зверюгу, но лишь после второго удара она соскальзывает на покрывало и стремительно исчезает в складках.

Бегу вниз. Бабуля крепко спит рядом с орущим телевизором Я зову ее, постепенно повышая голос. Нога пульсирует и немеет. Наконец бабуля просыпается. Я слишком поздно понимаю, что не знаю, как по-японски «сороконожка», и пытаюсь нарисовать насекомое на ладони.

«А, – говорит бабуля, – это мукадэ », – и протягивает мне спрей от насекомых. Я как можно спокойнее замечаю, что она меня укусила. Трижды. Бабуля роется в аптечке и достает маленький круглый пузырек Противоядие? Нет, оказывается, всего лишь йод. Что ж, по крайней мере, теперь я знаю, что укусы не смертельны. Намазываю их йодом и плетусь обратно в комнату, пытаясь припомнить, откуда приползла сороконожка, прежде чем впиться мне в ногу.

Я встряхиваю постель и прыскаю тварь инсектицидом. Она умирает полчаса, корчась и завязываясь морским узлом и все время пытаясь подобраться к футону. Я отбрасываю ее краешком журнала, который читаю. При взгляде на работающие челюсти с полудюймовыми клыками на ум приходит неприятное воспоминание о документальном фильме, где такое вот чудовище напало на только что вылупившегося тарантула. Сороконожка накидывается на бедного паучка, накачивает его ядом через полые и острые клыки, и этот яд затем превращает его плоть и кости в заранее переваренный супчик. Так и представляю, как у меня под кожей образуется один из таких жидких пузырей по мере того, как жир и мышцы постепенно растворяются. При мысли об этом я не выдерживаю, встаю и давлю сороконожку ногой.

Снова встряхиваю матрас – теперь мне становится понятно, откуда там взялись все эти высохшие крылышки и головы насекомых. Примерно час смотрю телевизор, и боль в ноге утихает. Рассвет только через 4 часа. Я выбираю легкий путь и засыпаю.

Мне не всегда везет найти ночлег, а бывает, что от храма до храма идти больше суток. Когда нет дождя, я иногда сплю на кладбищах и моюсь, поливаясь из шланга, с помощью которого чистят надгробия. А бывает, ночевать приходится в пещере. Тогда я просыпаюсь с затекшими конечностями, еле продирая глаза, и удивляюсь, как это Кобо Даиси жил таким образом 7 долгих лет. А потом, в один прекрасный день, я заглядываю в свой зачитанный до дыр путеводитель и вижу карту, нацарапанную на полях: как добраться до «автобуса Хасимото». Хасимото был паломником, который прошел тропу и был расстроен тем, что на пути пилигримов попадается так мало гостиниц. Тогда он поставил автобус на заднем дворе своего дома и снабдил его всем необходимым, что может понадобиться путешественнику, решившему остаться на ночлег телевизором, кофе, чаем, сахаром, водонагревателем и, самое главное, маленьким обогревателем и кучей теплых одеял. За окном начинается дождь. Слушая, как капли ударяются о металлическую крышу, я засыпаю глубоко и сладко.

На несколько дней наступает потепление. Я снимаю с себя часть одежды, пока рюкзак не лопается по швам, и иду с голыми руками. Вокруг живописная деревенская местность, но, вместо того чтобы вдыхать в меня энергию, она как будто высасывает ее. Утром я встаю уже усталой и к полудню еле держусь на ногах. 3 недели безостановочного движения вперед наконец берут свое. Тогда я упаковываю тяжелую зимнюю куртку в бумажный пакет и отсылаю ее в Осаку – все равно она мне больше не понадобится. Через 2 дня начинается снег.

В храм Дзэнцудзи я попала как раз к началу ежегодного фестиваля голых. Смысл праздника в том, что 400 мужчин в одних набедренных повязках собираются у подножия пагоды и дерутся за обладание палкой, которую им бросает влиятельный синтоистский священнослужитель. Счастливчик, поймавший священный артефакт, торжествующе уносится восвояси и весь следующий год радуется своей удаче.

Я уговариваю служек разрешить мне взобраться на второй этаж пагоды. До начала шоу осталось 7 часов, а я уже заняла отличное место прямо под окном, где будет стоять священнослужитель. Правда, погода совсем испортилась, а я легко одета, и ветер пробирает до костей. Весь день я сижу, дрожа и сбившись в комочек, и чувствую, как вирус гриппа медленно проникает в слизистые оболочки.