Владимир Качан - Улыбайтесь, сейчас вылетит птичка

Итак, мы стоим в центре действительно тусовки. И Юдашкин, с которым наш герой знаком, - тут же. А рядом стоят, видимо, несколько его моделей в длинных платьях "от купюр" (эту полную изящества оговорку я придумал специально для вас). Вся прилегающая к церкви территория забита "мерседесами", "ауди", "вольво" и прочими средствами передвижения наших бизнесменов. Сами они, разумеется, тоже тут. И телохранители их, а как же! У всех сотовые телефоны, кое-кто по ним разговаривает: праздник праздником, но и дела не стоят: пропустишь пару звонков сегодня - завтра пропустишь пару миллионов, уйдут в другие руки. Поэтому жизнь кипит!

А Крестный ход между тем начался. В шествии вокруг церкви, со свечами в руках узнаваемые лица известных актеров, политических обозревателей центрального ТВ и даже членов Государственной Думы. Они приветливо здороваются со всеми, кого узнают в толпе, как и на любом светском приеме. И только льющийся сверху перезвон колоколов напоминает о том, чей все-таки сегодня день.

Возле нашей группы топчется уже довольно долго пожилой нищий, совсем пьяный.

Задорнов достает бумажник и вынимает оттуда пятьдесят тысяч - самая крупная купюра в то время. Быстро сует ее нищему и говорит: "На. Ну все. Иди, иди".

Без брезгливости, а я бы даже сказал, с этакой суровой жалостью Салтыкова-Щедрина нашего времени. Нищий не уходит, держит бумажку обеими руками, догадываясь, что это много, и еще не веря своему счастью. "Ну иди, давай, иди, - опять повторяет Миша. - Больше нету. Иди". Да какой там больше! Нищий глядит на купюру и различает на ней цифры. Ясно, что никто и никогда ему столько не подавал, и он, потрясенный, начинает медленно поднимать глаза от банкноты к лицу подавшего, чтобы посмотреть, что за благодетель такой отыскался и тут... узнает. Задорнова в это время по телевизору - столько, что если он, телевизор, у нищего есть, то не узнать сейчас сатирика, даже будучи пьяным в хлам, невозможно. А телевизор у нищего, выходит, был. И он вдруг падает на колени перед Михаилом, крича на всю площадь: "Спаситель ты мой! Артист знаменитый!" И его крик, его слова неудобны и почти оскорбительны, хотя он хотел как лучше, это были самые высокие слова, которые он знал. Но обозвать писателя ничтожным именем "артист" - неправильно и неудачно, это во-первых. А во-вторых, кричать в апогее Пасхи слово "спаситель" и адресовать его не виновнику торжества это уж и вовсе не прилично. Но нищий не унимается. "Какое счастье, кричит, - что такой человек... заметил меня... помог! Да я своим детям по гроб буду рассказывать!" и т. д., и т. д.

Задорнов совсем смущен и к тому же видит мою реакцию на все это дело, а какая у меня еще может быть реакция, я, понятное дело, хохочу, закрыв лицо руками. А нищий тем временем ловит руку Задорнова с целью поцеловать. Миша отдергивает руку, краснеет и злится. Вот тут его цинизма не хватает, чтобы довести всю ситуацию до привычного ему абсурда. Если бы он спокойно дал нищему поцеловать свою руку, а затем осенил его крестным знамением, образовалась бы вообще законченная картина "Явление Задорнова народу" и вполне логично финальным штрихом завершила бы всю эту карикатурную бесовщину. Вот уж воистину ни одно доброе дело не остается безнаказанным...

Однако его порыв сделать очередное маленькое добро, а затем явное смущение, даже с временной потерей чувства юмора, от изъявления такой страстной благодарности - это скрытая от телевизионных камер и, может быть, даже лучшая часть его натуры. Лучшая, потому что стыд или порыв к добру - качества, которые сам Спаситель, надо думать, не осудил бы. А уж ничтожное расстояние между высоким и смешным у нашего паранормального населения Он, вероятно, уже давно заметил. У нас больше всех денег на открытии Храма Христа Спасителя собрал, говорят, один наглый, но остроумный нищий, который повесил на грудь табличку: "Жертвуйте на восстановление... бассейна "Москва".

Но вернемся ненадолго в Ригу.

Парк, о котором я вам рассказывал, парк, казавшийся в детстве целым миром, можно обойти за пятнадцать минут. После Москвы все кажется таким маленьким.

И Рига такая декоративно-маленькая... Но по-прежнему красивая. "Skaista".

Скайста - напишу-ка я русскими буквами... Юрмала - тоже "скайста". Там была (да и есть) правительственная дача в Лиелупе, где мы часто играли в настольный теннис. Дача Я. Э. Калнберзиня. Она, конечно, была потом отобрана для нужд латышских демократов. Ян Эдуардович был председателем Президиума Верховного Совета Латвии и отцом Мишиной жены Велты. Дача полагалась ему по рангу, но только пока работает и еще некоторое время, пока на пенсии. Вопиющая честность старого большевика не позволяла ему совершить хотя бы попытку сделать эту дачу своим владением. И сегодня с точки зрения равных ему правительственных чиновников он бы считался простым архаичным дураком, рудиментом проклятого коммунистического режима. Тем не менее честность и нежелание делать себе хорошо за счет государства выгодно отличали Яна Эдуардовича от его сегодняшних коллег.

В этом вроде как-то даже стыдно признаваться сегодня, но большинство тех, о ком тут рассказано, - люди с идеалами. В цене у них были вовсе не деньги, а ум, талант и - прямо неудобно - сердечность... Ну а еще, конечно, чувство юмора. Да и как иначе, если учителем наших персонажей была вовсе не жизнь, а лучшие образцы литературы.

Вот, например, Леонид Филатов переезжает на новую квартиру. Основной и самой тяжелой проблемой переезда оказываются книги и книжные полки. Но когда я прихожу к нему, полки уже установлены и книги - на местах. Они занимают всю прихожую - от пола до потолка, и так высоко, что без стремянки не доберешься.

Филатов, встретив меня в прихожей, с законной гордостью библиофила показывает на полки и говорит: "Видишь, вот сколько собрал. - Потом, помолчав, добавляет: - Гордость идиота... Кому это теперь надо, кто это все прочтет?.."

И все же - кому надо, тот и прочтет! Сейчас многие из тех, "кому надо", кто не потерял охоту читать, - за бортом нашей сегодняшней жизни, боевой и кипучей, однако, кто знает, может, и не они, а именно эта наша кипучая жизнь окажется когда-нибудь за бортом.

А сейчас что, сейчас нормально... В рынок пошли... А с идеалами на рынке вообще делать нечего! Для идеалистов нормальные рыночные отношения (кинуть, подставить и т. д.) невозможны! Они рыночные отношения не признают, им, видите ли, человеческие подавай!

И смотрит такой идеалист на чужие "походы в рынок" с грустью и усмешкой, оценивая их совершенно неправильно: не с практической, а, как бы это точнее выразиться, с художественной точки зрения. Потому, вероятно, что некоторые такие "походы" и наглы, и наивны одновременно и представляют для читавшего человека интересную и удивительную художественную ценность.