Михаил Демин - Таежный бродяга

Давеча Стась сказал: "Америку можно увидеть невооруженным глазом". Что ж, наверное… Но я, как ни старался, так и не смог ее разглядеть. Очевидно, тут нужны были глаза настоящего моряка!

Семен Дежнев, конечно, ее видел отсюда! Устало, жадно и удивленно смотрел он на незнакомый берег. Он ведь стремился достичь оконечности старого своего материка, но вовсе не думал, что наткнется — на новый… Америку, впрочем, открывали несколько раз и с разных сторон (с Юга и с Севера), и всегда — стремясь к другому, думая о другом… Открывали как-то ненароком, случайно.

А может быть, нет, не случайно? — подумал я тут же, — может, так оно и было задумано свыше; чтоб однажды, из ветреной мути возникла огромная эта земля, и встала — на пути у всех!

Ветер незаметно окреп. Стало смеркаться. Прибой теперь бил в скалы гулко и часто. И под грохот его, под мощный этот ритм, начали слагаться у меня стихи, — о двух несхожих мирах, глядящих в упор друг на друга…

И вот, в тот самый момент, когда я воспарил, вознесся, — кто-то крепко ударил меня сзади по шее.

И я, с высот поэзии, мгновенно упал на мокрый гранит.

Я быстро вскочил и обернулся, потирая шею. И увидел двух незнакомых мне людей. Один был в зюйдвестке и брезентовой куртке, другой — в свитере и плаще.

Кто они? — подумал я с тревогой и гневом. Откуда? И что им надо?

Человек в зюйдвестке проговорил, разглядывая меня:

— Вот те раз… Да это ж ведь — не тот!

И он, отступя, разразился морским сверхъестественным матом, в котором подробно перечислялись все ангелы небесные и все силы ада, а также — моя и его ближайшая и отдаленная родня.

Парень в плаще — стоявший поодаль — сказал:

— Что ж, Авдеич, материшься-то? Ты бы, наоборот, извинился…

— Да, браток, извини, — сказал мне Авдеич, промашечка вышла.

— Ничего себе — промашечка! — держась за шею, усмехнулся я. — От такого удара можно и помереть невзначай…

— Это я не со зла, — сказал Авдеич. У него было широкое крепкое лицо, пышные усы и крошечные медвежьи глазки — в морщинистых веках. — Это я так, в шутку.

Спутник Авдеича (помоложе его, потоньше и чуть выше ростом) объяснил мне, что они ищут одного местного «бича». Нынче утром тот проиграл пари — проспорил три бутылки — ушел и исчез. Испарился! И нигде его с тех пор нельзя отыскать…

— А ты со спины — прямо — вылитый он, — добавил Авдеич. И опять ввернул пару крепких слов.

Мы шлялись по берегу, смотрим: кто-то на мысу торчит… Такой же бушлат, сапоги. И такая же манера сутулиться. Ну, точная копия! Вот я и хряпнул слегка — по загривку.

— У нашего боцмана рука — как механический пресс, монеты мнет, стальные тросы сгибает, улыбнулся парень в плаще. Как выяснилось впоследствии, это был судовой радист, носящий традиционное прозвище «Маркони», — Ему бы не в море трудиться, а в Олимпийских играх участвовать.

Боцман слушал и кряхтел смущенно. Потом он достал трубку — закурил. И вдруг сказал, придвигаясь ко мне:

— Ладно. Чтоб не было обид — давай-ка и ты теперь хряпни!

— То есть как? — удивился я.

— Очень просто! Обменяемся ударами — вроде, как руки друг другу пожмем… И дело с концом! начал, теперь твоя очередь. Ну?!

Он засопел, приблизил ко мне лицо.

— Давай, бей!

Драться мне, в общем, не хотелось; злость уже прошла. Да и ребята эти мне понравились, пришлись по душе. Но понимая торжественность момента, я согласился. И, примерясь, ударил — по всем правилам бокса — в левую его челюсть.

Авдеич шатнулся. Но устоял. И одобрительно проворчал, поглаживая ладонью щеку:

— Ничего, подходяще… Бьешь, правда, слабовато, но — четко, правильно. Красиво бьешь. Молодец!

Тогда Маркони сказал:

— Вот и познакомились.

И потом, положив нам обоим на плечи руки:

— Что ж, сейчас, я думаю, самое время выпить. — Он покосился на Авдеича. — Пойдем, что ли?

— Конечно, — кивнул Авдеич. — Само собой. Только вот задача: где достать? Мы же — пустые… А тот ублюдок будет теперь от нас прятаться все время, сколько мы тут простоим.

— Не беда, братцы, — отозвался я. — Идемте, я вас приглашаю! У меня кое-что есть… На выпивку хватит… А кстати, вы с какого же судна?

И боцман ответил, вынув изо рта трубку:

— С китобойца "Скиталец".

— Так это же — мое имя! — воскликнул я, смеясь.

Так началась новая моя морская служба.

С помощью Авдеича я устроился на шхуну матросом, причем — быстро, легко. Дело в том, что на борту заболел человек, и появилось свободное место… Происшествие это как раз и послужило причиной остановки корабля; заболевшего (у него был приступ аппендицита) потребовалось срочно переправить на берег, в больницу. Внезапной этой передышкой воспользовался также и старший механик, обнаруживший какие-то помехи в машине. В общем, «Скиталец» простоял на рейде двое суток, и команда провела — как шутил Маркони — "законный уикенд". И стала готовиться к отплытию только следующей ночью… Я спросил у боцмана, почему именно ночью — и он ответил, постучав ногтем о стекло карманных своих часов: "Ждем, когда кончится понедельник… А иначе не будет фарта — этот день опасный. Вот, как только стрелка перебежит за двенадцать — так и пойдем. На всех парах!"

В полночь по палубе прошла мелкая дрожь — ожила и заработала машина. Минуту спустя загремела якорная цепь. Раздались три долгих гудка; это «Скиталец» прощался с берегом и с оставшимся там матросом… И сейчас же за бортом сместились и поплыли Уэлленские огни.

Мы миновали толпящиеся на рейде суда; «Юкона» там уже не было. И я мимолетно подумал: вот и еще один шанс потерян… Выпущен из рук… Кто знает, может, Стась был прав — и мне действительно придется когда-нибудь пожалеть об этом?!

Вблизи Уэллена, как вы уже знаете, проходит несколько границ. И есть там, помимо перечисленных, еще одна — идущая не вдоль пролива, а поперек его. Невидимая, но вполне реальная, ощутимая эта черта, именуется "полярным кругом"… Так что Уэллен и впрямь — Великий Перекресток! Да так его, впрочем, и величают многие шкипера.

За чертой этой пролив кончается — и открывается угрюмое Чукотское море.

И войдя в него, вырвавшись на простор, «Скиталец» тотчас зарылся в пенные гребни. Несмотря на летнюю пору, море пахло холодом и бедой. Над ним клубилось низкое облачное небо. И дул обжигающий ветер — выл и свистел, запутавшись в корабельных снастях. И снасти звенели тягуче…

Кто-то из матросов, стоявших со мной, сказал, подняв голову:

— Снасти поют — значит, ветер не меньше шести баллов.

— Н-да, погодка, — проговорил другой. — По такой волне не очень-то разгонишься!.. Ни черта мы тут, братцы, не найдем.

— А кого мы сейчас ищем? — спросил я, — китов? Кашалотов?