Михаил Демин - Таежный бродяга

— Двух спермуэлов.

— Это еще кто? — не понял я.

— Норвежцы так кашалотов называют, — пояснил пожилой краснолицый моряк. — Из них «спермацет» добывают — знаешь? Ну, вот. Мы за двумя этими бродягами и гонимся, от самого Анадыря. Думали, что они к "Святому Лаврентию" направятся, а они — вон куда сунулись сдуру! Совсем не в свои места.

— Почему ж — не в свои?

— Да ты, парень, какой-то дикий, — удивился краснолицый, — ты откуда к нам попал? На чем раньше плавал?

— На тральщиках.

— Селедку, значит, ловил! — Он усмехнулся пренебрежительно. — Оно и видно.

Я узнал немало любопытного об этих водяных гигантах. В отличие от усатых китов, питающихся планктонной «похлебкой», кашалоты (зубастые киты) едят кальмаров, осьминогов, разную донную рыбу. Они достают добычу с огромных глубин и являются лучшими в мире ныряльщиками. И вот именно в связи с этим они избегают, не любят арктические моря. Слишком уж мелки и бедны для них здешние воды! Рыбы тут, конечно, великое множество, но кальмар (главное лакомство!) обитает гораздо южнее — вблизи Японии, и дальше, по всему Великому океану. И стада кашалотов пасутся, как правило, в тех пределах, не выше северных сороковых широт.

Одиночки, правда, заплывают и выше, встречаются всюду — но речь о них впереди! Сейчас мы говорим о коллективных, так сказать, стадных обычаях.

Для любовных игр и сражений спермуэлы собираются около Фиджи и Самоа, возле Бермудских и Азорских островов, а также у восточных берегов Японии, там, где проходит теплое течение Куросио. В тех местах разыгрываются порою жестокие, долгие битвы. Ведь кашалоты — полигамны! Как у моржей и у котиков, самцы у них владеют гаремами. На каждого повелителя приходится по пять-восемь самок. Однако обладать этим богатством — не просто… За счастье приходится бороться.

Может быть, потому, что спермуэл — многоженец, у него такое большое сердце? (Длина семь метров, а вес — около ста килограммов.) И голова у кашалота также не малая; она составляет треть туловища. Нижняя хватательная челюсть усажена пятьюдесятью страшными зубами, остротой и прочностью не уступающими акульим. Зато мозг мизерный: средний вес его всего пять килограммов… Ну, а половой орган весит около восьми — почти вдвое больше! И соотношение всех этих деталей яснее всего, по-моему, раскрывает главную его сущность.

Кашалот—самец создан для любви и для драки! Вся его жизнь проходит в непрерывной яростной борьбе — за самок, за еду… Ему ничего не дается даром. Еще бы! Чудовищные моллюски, которыми он лакомится, — существа агрессивные и грозные. Так что за каждый вкусный обед он расплачивается кровью. И с гаремом у него тоже хватает хлопот. В молодости спермуэл всеми способами пытается овладеть стадом самок, а потом — из последних сил — старается удержать его, отбиться от соперников.

А соперников множество! Тут и подрастающая молодежь (иногда и собственные сыновья), и пожилые, матерые одиночки, когда-то, где-то упустившие свое счастье, но еще не утратившие азарта и надежд.

Дерутся самцы беспощадно. Они прежде всего стараются схватить друг друга за нижнюю челюсть. Это ж ведь — основное их оружие! И нередко наносят друг другу тяжкие непоправимые увечья.

Побежденный, естественно, изгоняется — и вот тогда-то, став неприкаянным бобылем, он и заплывает в северные моря. Заботиться ему теперь не о ком, а на себя — плевать!

Но бывает так, что и победитель не удерживается в гареме надолго; измученный, ослабевший от ран, он быстро затем уступает место какому-нибудь новому, молодому, дождавшемуся своего часа, конкуренту.

И вот так, собственно, и случилось с теми двумя спермуэлами, за которыми гналась теперь наша шхуна.

Моряки хорошо их знали, и впервые встретились с ними два года назад, — около острова Хоккайдо. Тогда как раз состоялась первая их "дуэль"…

Она была первой — но далеко не последней! Проигравший потом возвратился еще раз — попробовал было осилить врага, отогнать от самок… Но не сумел. И ушел к высоким широтам, унося на шкуре бесчисленные шрамы.

А спустя некоторое время — в Охотском море его нагнал второй дуэлянт. Он тоже оказался в неудачниках, стал холостяком, превратился в бродягу.

Мозг у спермуэла мизерный. Но памятью Господь их не обидел! И им присуще чувство ненависти и мести. И когда эти двое встретились — тотчас вспыхнула старая их вражда. Борьба разгорелась с новой силой… И тут их настигла китобойная шхуна.

И все же они успели скрыться в тот раз, спастись; их заслонил от гарпуна внезапно налетевший шквал.

Прошло еще полгода. И вот, совсем недавно, китобоец снова наткнулся на этих двух бродяг. И начал погоню. И, в результате, зашел за полярный круг.

По словам моряков, опознать «дуэлянтов» не составляло труда. У одного была повреждена нижняя челюсть; у другого же справа, над самым глазом, — образовался большой нарост дикого мяса. Он почти окривел и видел теперь плохо. И вероятно поэтому ни он, ни его противник не стремились на Юг, в океан. Глубоководные кальмары были им уже не по зубам…

И узнав обо всем этом, я как-то сразу невольно вспомнил о Попове и Долганове — о тех жутких оборотнях, которые повстречались мне на Яне. Было что-то до странности общее, сходное, в судьбах всех четверых…

И я дал кашалотам якутские имена; одного — окривевшего — назвал Долгановым, а второго — Поповым.

Я нес ночную вахту — и озяб, и замаялся. У вахтенного матроса служба хлопотливая; надо успевать следить за лагом и прислушиваться к окрикам с мостика, и быстро выполнять все поручения дежурного начальства. И набегавшись, я встал у борта и прислонился к нему, отдыхая… В этот момент плеснула высокая темная волна. Обдала меня ледяными брызгами и растеклась, шипя, по палубе. Я обтер лицо ладонью. Взглянул мельком на руку — и вздрогнул.

Рука была вся в крови.

— Странно, — мелькнула мысль, — наверное, я поранился — а боли совсем не чувствую… Откуда эта кровь?

Я посмотрел за борт. И тут же понял — откуда! Море вокруг корабля было окрашено кровью.

Ночь уже кончалась. Наступал рассвет… Хотя, конечно, за Полярным Кругом ночь — понятие относительное! Летнее солнце там вообще почти не заходит; оно лишь опускается к горизонту. И бесформенное, сплющенное, движется по краю мира, отбрасывая тусклые, неживые лучи.

Сейчас оно медленно восходило из-за дальней черты. Цвет его был странно багров. И таким же багровым выглядело море. Тяжелые волны маслянисто лоснились и отсвечивали кроваво… И казалось, что это истекает кровью — само солнце!

И тотчас же раздался крик «марсового» — сидящего в бочке наблюдателя:

— Вижу на Северо-Востоке фонтаны!