Юрий Прокушев - Сергей Есенин

О, верю, верю, счастье есть!

Еще и солнце не погасло.

. . . . . . . . . . . . . . .

Звени, звени, златая Русь,

Волнуйся, неуемный ветер!

Или:

О муза, друг мой гибкий,

. . . . . . . . . . . . . . .

Теперь бы песню ветра

И нежное баю

За то, что ты окрепла,

За то, что праздник светлый

Влила ты в грудь мою.

Лирическое стихотворение "Тучи - как озера...", написанное Есениным в 1918 году, более отчетливо, чем другие, показывает, что именно "вливало радость" в грудь поэта:

Тучи - как озера,

Месяц - рыжий гусь.

Пляшет перед взором

Буйственная Русь.

Дрогнул лес зеленый,

Закипел родник.

Здравствуй, обновленный

Отчарь мой, мужик!

Все теперь волнует поэта, все согревает его сердце. Даже зима, которая в иные времена наполняла его душу холодом:

Я по первому снегу бреду,

В сердце ландыши вспыхнувших сил.

. . . . . . . . . . . . . . .

Хороша ты, о белая гладь!

Греет кровь мою легкий мороз!

Так и хочется к телу прижать

Обнаженные груди берез.

* * *

В первых послеоктябрьских произведениях Есенин во многом стихийно, но искренне, радостно и горячо приветствовал революцию, давшую крестьянам землю и свободу. Осмыслить же глубоко, осознать все значение исторических и социальных перемен в жизни народа, особенно русской деревни, связанных с борьбой за торжество идей Великого Октября, он смог далеко не сразу.

Интервенция, контрреволюция, блокада, голод, холод обрушились на молодую республику. Ценой неимоверных усилий прокладывал пролетариат России иод руководством Коммунистической партии путь в социалистическое будущее. Революция требовала напряжения всех сил, железной, сознательной дисциплины, подчинения всей жизни страны единой цели - победить врага. Чтобы спасти от голода рабочих в городах и дать продовольствие фронту, на учет были взяты все излишки продуктов у крестьян, установлена продразверстка и запрещена частная торговля хлебом. Политика военного коммунизма была временным явлением, вызванным войной и разрухой народного хозяйства. Она позволила пролетариату России защитить завоевания Октября, в том числе и полученную крестьянами землю. Введение продразверстки и обострение в связи с этим настороженного (исторически сложившегося) отношения деревни к городу, поиски частью трудового крестьянства "третьего пути" в революции (вспомним махновщину), борьба в сознании крестьянина-труженика собственнических чувств с новыми взглядами на жизнь, - все это находит свое преломление в творчестве Есенина.

Поэт односторонне воспринимает период военного коммунизма, ему еще трудно понять, что противоречия этого времени будут быстро преодолены самой действительностью. Ему кажется, будто железная революционная дисциплина несовместима со свободой личности.

Именно в этот период классовых битв, требовавших от художника особенно четкой и ясной идейной позиции, и проявился наиболее ощутимо "крестьянский уклон" Есенина. "В годы революции, - писал поэт в автобиографии, - был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном". Не следует думать, что крестьянский уклон - проявление только субъективных сторон мировоззрения и творчества поэта. В произведениях Есенина этот уклон прежде всего отражал те конкретные, реальные, объективные противоречия, которые были характерны для русского крестьянства в период революции.

Трудно тогда было многим осмыслить этот исторически неизбежный крутой поворот в жизни революционной России.

"Россия во мгле" - так назвал свою книгу английский писатель-фантаст Герберт Уэллс, побывавший у нас в 1920 году.

"Еще один год гражданской войны, - писал он, - и окончательный уход России из семьи цивилизованных народов станет неизбежным".

В это грозное время не выдержало, дрогнуло сердце "последнего поэта деревни":

Россия! Сердцу милый край!

Душа сжимается от боли.

Мучительно встает перед ним вопрос: "Куда несет нас рок событий?" Ответить тогда на него было нелегко. Всюду вокруг были видны следы войны и разрухи: голодные, опустевшие села, тощие, неухоженные поля, черные паутины трещин на опаленной засухой, мертвой земле...

Особенно тяжело, временами трагически в 1919 - 1921 годах поэт переживает революционную ломку старых, патриархальных устоев русской деревни.

Это свое мироощущение с особой лирической взволнованностью и откровенностью Есенин выразил в поэме "Сорокоуст" (1920). Романтический рассказ о том, как паровоз обогнал тонконогого жеребенка, имеет глубокий внутренний смысл:

Видели ли вы,

Как бежит по степям,

В туманах озерных кроясь,

Железной ноздрей храпя,

На лапах чугунных поезд?

А за ним

По большой траве,

Как на празднике отчаянных гонок,

Тонкие ноги закидывая к голове,

Скачет красногривый жеребенок?

Милый, милый, смешной дуралей,

Ну куда он, куда он гонится?

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница?

"Конь стальной, - замечает по этому поводу поэт, - победил коня живого. И этот маленький жеребенок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни..."

Поэту кажется, что "электрический восход, ремней и труб глухая хватка" - все это "механически мертвое", что деревне угрожает "железный гость". "Наша песня с тобой не сживется..." - говорит он этому гостю. В "Сорокоусте", так же как и в "Кобыльих кораблях", "Песне о хлебе", "Исповеди хулигана", в стихотворениях "Мир таинственный, мир мой древний...", "Я последний поэт деревни", явственно звучит и неподдельная тревога за судьбы "полевой России", которую, как казалось поэту, готов был прибрать к рукам "железный гость", и боль, с которой Есенин воспринимал тогда ломку старого крестьянского уклада.

Все глуше слышатся теперь раскаты буслаевской мужицкой удали, мятежного набата, еще так недавно раздававшиеся в стихах поэта. И рядом с призывными вихревыми строками:

Шуми, шуми, реви сильней,

Свирепствуй, океан мятежный...

все чаще появляются теперь строки, полные душевного смятения и тревоги:

Я последний поэт деревни,

Скромен в песнях дощатый мост.

За прощальной стою обедней

Кадящих листвой берез.

. . . . . . . . . . . . . . .

На тропу голубого поля

Скоро выйдет железный гость.

Злак овсяный, зарею пролитый,

Соберет его черная горсть.

. . . . . . . . . . . . . . .

Скоро, скоро часы деревянные

Прохрипят мой двенадцатый час!

Речь здесь идет, конечно, не о физической смерти поэта, а об исторически неизбежной, как тогда казалось Есенину, гибели стихов "последнего поэта деревни" под беспощадной пятой "железного гостя". И вместе с тем поэт стремится познать смысл происходящего в жизни:

О, если б прорасти глазами,

Как эти листья, в глубину.

Он сердцем чувствует, что вся его жизнь - в песнях, в стихах, что без них нет ему места на земле: