Святослав Рыбас - Сталин

Вообще, дети элиты порой вели себя ужасно. Так, в 1950 году Сталину доложили о преступлении подполковника Евгения Соколовского, сына первого заместителя министра обороны, Героя Советского Союза маршала В. Д. Соколовского. Сын участвовал в групповом изнасиловании. Трое офицеров познакомились в ресторане с каким-то морским офицером и его девушкой, пригласили их «покататься», но по дороге вытолкали моряка из машины и затем надругались над бедной девушкой. При этом один из троицы потерял свою форменную фуражку, на которой значилась его фамилия. Доложили Сталину. Подполковник был осужден на 17 лет. Правда, после смерти нашего героя он вышел на свободу и дослужился до генеральского звания.

На кого же оставить свое грандиозное дело?

После уничтожения ленинградской группировки ему не могла не броситься в глаза активность Берии в Грузии, где все основные посты в руководстве занимали выдвиженцы и одноплеменники Берии — мингрелы (мегрелы).

В 1951 году Сталин санкционировал расследование о взятках в Грузии, приказал установить записывающие устройства в квартире матери Берии, Марты, предполагая, что будет зафиксировано ее сочувствие опальным мингрельским руководителям. Повторялся алгоритм «ленинградского дела», когда установленные в квартире Кузнецова устройства записали «националистические» высказывания хозяина и его товарищей. Теперь это должно было сработать против другой группировки. «Дело мегрелов, в сущности, основывалось на сфабрикованных обвинениях и заговоре с целью отделения от Советского Союза» 618. Мингрельский национализм был не лучше русского или еврейского.

Теперь, когда не было Кузнецова и Вознесенского, а Молотов дискредитирован, незадетыми оставались только Булганин, Берия и Хрущев (Маленков будто бы прощен в «авиационном деле»). Впрочем, у Булганина не было властных амбиций, Хрущева еще не воспринимали как серьезного игрока, а значит, оставался один Берия. Кроме того, с исчезновением ленинградских конкурентов союз Маленкова и Берии распадался.

Дальнейшие события, с одной стороны, определялись стремлением Сталина создать новую структуру власти и ввести в нее новых людей, а с другой — борьбой Маленкова, Берии, Хрущева за сохранение своих позиций.

Второго июля 1951 года на имя Сталина поступило письмо старшего следователя МГБ СССР подполковника М. Д. Рюмина. Он сообщал, что министр госбезопасности Абакумов мешал ему расследовать дело кардиолога профессора Этингера, который признался в убийстве секретаря ЦК А. С. Щербакова; что Абакумов также препятствует расследованию дела перебежчика, бывшего директора акционерного общества «Висмут» Салиманова (добыча урановой руды в Восточной Германии) и что вообще Абакумов «является опасным человеком для государства», окружил себя своими людьми и т. д.

Письмо Рюмин написал из карьеристских соображений, желая дискредитировать министра, который относился к нему крайне критически. Он позвонил в приемную Маленкова, доложил помощнику Д. Суханову о важном сообщении и вскоре встретился с самим Маленковым.

Маленков относился к Абакумову отрицательно. Для этого у него были все основания: именно Абакумов инициировал «дело авиаторов», будучи начальником СМЕРШа.

Четвертого июля Абакумов был освобожден от должности, а 12 июля — арестован.

Тринадцатого июля появилось закрытое письмо ЦК «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности СССР». В нем сообщалось о том, что для проверки письма Рюмина создана комиссия Политбюро в составе Маленкова, Берии, Шкирятова, Игнатьева, которая установила «неоспоримые факты». Абакумов обвинялся в «обмане партии и правительства», покрывательстве «террористической деятельности» Этингера, сокрытии от ЦК результатов следствия по делу Салиманова, сокрытии признания «участников еврейской антисоветской молодежной организации», в террористических замыслах «в отношении руководителей партии и правительства», нарушении порядка следственной работы, затягивании следствия.

В письме содержалось одно положение, которое вскоре обернулось «делом врачей»: «Среди врачей несомненно существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства. Нельзя забывать преступления таких известных врачей, совершенные в недавнем прошлом, как преступления врача Плетнева и врача Левина, которые по заданию иностранной разведки отравили В. В. Куйбышева и Максима Горького. Эти злодеи признались в своих преступлениях на открытом судебном процессе, и Левин был расстрелян, а Плетнев осужден к 25 годам тюремного заключения» 619.

Новым министром был назначен С. Д. Игнатьев, человек из аппарата Маленкова, занимавший должность заведующего отделом партийных, советских, профсоюзных и комсомольских органов ЦК. Рюмин стал исполняющим обязанности начальника следственной части МГБ и почти сразу стал замминистра ГБ. Более того, его принял Сталин.

Вождь, в частности, высказался о молодежи, что «возраст — это вовсе не препятствующее терроризму обстоятельство». Он вспомнил народовольцев, «бросавших бомбы в царские кареты», Софью Перовскую и Желябова. Этим Сталин заочно ответил арестованному Абакумову, который говорил, что «если мы набьем тюрьмы школьниками, то, кроме презрения, ничего не заслужим».

Началось следствие по «делу врачей». Старший следователь МГБ Иван Иванович Елисеев догадался провести эксперимент: с хранившегося в Лечсануправлении Кремля сердца Жданова, которое было им представлено как сердце неизвестного человека, пятеро опытных патологоанатомов сделали срезы. Все единогласно заключили, что обладатель данного сердца скончался от инфаркта. Это признал даже патологоанатом А. Н. Федоров, проводивший вскрытие тела сразу после смерти Жданова и тогда определивший, что никакого инфаркта не было. Получалось, врачи скрывали истинную причину кончины члена Политбюро.

Вот здесь и началась интрига.

На вопрос следователя Елисеева, почему Федоров, зная, что у Жданова был инфаркт, дал противоположное заключение, патологоанатом ответил, что к нему обратился начальник Лечсануправления Кремля Егоров: «Я бы хотел попросить вас при перечислении болезней, обнаруженных у пациента, инфаркт миокарда не упоминать. Иначе нам пришьют все ошибки в диагностике, лечении и так далее. А дело все равно не поправишь. Смерть — явление необратимое» 620.

Если рассматривать дело со стороны обвинения, то выстраивалась следующая цепочка фактов: 7 августа 1948 года Софья Карпаи сделала Жданову кардиограмму, уехала в отпуск и до 28 августа ему кардиограмму больше не делали. В течение этих двадцати двух дней Жданову был предписан активный режим; уход за ним был небрежным; персональный врач Майоров уезжал на рыбалку; у Жданова были повторяющиеся приступы цианоза и удушье, что не отражалось в медицинских записях; медсестры ночью не оказывали больному помощи и спали. К этому надо добавить, что заявление кардиолога Лидии Тимашук, сделавшей Жданову кардиограмму 28 августа и определившей, что у больного инфаркт и ему срочно необходим постельный режим, вызвало пренебрежительную реакцию Егорова. Он обвинил свою подчиненную в невежестве. На консилиуме 31 августа в Москве он не стал освещать решающий фактор во всей истории лечения и смерти Жданова: какое же лечение было предписано больному? «Он не ответил, почему при более серьезном диагнозе врачи не придерживались существующей медицинской практики и не установили строгий постельный режим на длительный период, да еще позволяли Жданову прогуливаться в парке, ходить в кино и делать ему массаж ног» 621.