Святослав Рыбас - Сталин

Все делегаты были ознакомлены с «Завещанием» и решили, что его не надо обсуждать.

На пленуме после съезда Сталин был единогласно избран генеральным секретарем (а также вошел в состав Политбюро и Оргбюро). Он победил. Теперь можно было не оглядываться.

Троцкому пришлось признать: «Никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии». Правда, он заявил, что считает резолюцию январской партконференции «О партстроительстве», в которой он был осужден, «неправильной и несправедливой». Его избрали в состав ЦК далеко не единогласно, незначительным большинством голосов.

Членами Политбюро были избраны Каменев, Троцкий, Сталин, Зиновьев, Рыков, Томский, Бухарин, кандидатами Молотов, Калинин, Дзержинский, Фрунзе.

Почему же Троцкий снова вошел в состав руководства, несмотря на его явную враждебность большинству членов ЦК и партийному аппарату?

Ответ простой: еще действовала инерция ленинского периода и еще далеко не все сторонники Троцкого повержены. Зиновьев с Каменевым на съезде потребовали исключения Троцкого, но Сталин их не поддержал.

Такое расхождение объяснялось нежеланием Сталина лишаться противовеса амбициозному Зиновьеву. Кроме того, он показывал руководителям среднего и низшего звена, которые поддерживали тезис о засилье «тройки», кто на самом деле стремится узурпировать власть. Сталин как бы говорил: «Я против раскола, я за единство».

Его поведение на съезде создавало ясное представление, что этот человек не претендует на роль наследника Ленина. Наоборот, он даже подавал в отставку и не скрывал, что искренне переживает критику вождя. Трудно судить, насколько естественными были переживания, но высший пост в партии он сохранил, Зиновьев и Каменев не увидели в его фигуре угрозы, поглощенные застарелыми страхами.

Зиновьев и Каменев, люди образованные и бывшие долгое время в эмиграции рядом с Лениным, сравнивали свой авторитет, свой интеллектуальный уровень с авторитетом и уровнем Сталина и считали, что этот упорный грузин создан только для того, чтобы готовить их победу и оставаться трюмным машинистом, не имеющим никаких шансов подняться на капитанский мостик.

Вообще, жизнь в стране была трудная, пестрая. Бросалось в глаза огромное скопление бедно одетого народа на улицах и вокзалах Москвы. Это тысячи крестьян, выдавленные из деревень скрытой безработицей, искали счастье. Они были рады любой работе, чем беззастенчиво пользовались строительные подрядчики, платя им гроши. А за городом, в шалашах, жили артелями по семь-восемь человек крестьяне-рязанцы. Они вязали метлы и продавали в городе. При каждой артели была своя хозяйка, тоже обитавшая в шалаше и, как писала газета «Вечерняя Москва», «выполняющая все обязанности, какие на нее возложила природа и условия дикого существования» 137.

На улицах толкались воры, проститутки, «холодные сапожники», мелкие торговцы, старьевщики. Казалось, это новый Вавилон. Но вот подробность, которую особо отметил Булгаков: «По улицам пошли новые автобусы коричневого цвета с желтыми рамами окон (очень хороши)».

Впрочем, писатель не обольщается и вскоре припечатывает:

«Москва в грязи, все больше в огнях — и в ней странным образом уживаются два явления: налаживание жизни и полная ее гангрена. В центре Москвы, начиная с Лубянки, Водоканал сверлил почву для испытания метрополитена. Это жизнь. Но метрополитен не будет построен, потому что для него нет никаких денег. Это гангрена. Разрабатывают план уличного движения. Это жизнь. Но уличного движения нет, потому что не хватает трамваев, смехотворно — 8 автобусов на всю Москву. Квартиры, семьи, ученые, работа, комфорт и польза — все это в гангрене. Ничто не двигается с места. Все съела советская канцелярская, адова пасть. Каждый шаг, каждое движение советского гражданина — это пытка, отнимающая часы, дни, а иногда месяцы. Магазины открыты. Это жизнь, но они прогорают, и это гангрена. Во всем так. Литература ужасна» 138.

Достаточно скоро судьба Булгакова пересечется с судьбой Сталина, и это будет символический контакт.

А пока устоявший в партийном шторме генеральный секретарь позволил себе критиковать Каменева и Зиновьева, что вызвало скандал. На курсах секретарей уездных комитетов при ЦК Сталин сделал доклад «Об итогах XIII съезда РКП(б)» и привел в качестве примера искажения ленинских взглядов выражение Каменева о том, что очередным лозунгом партии является превращение «России нэпмановской» в Россию социалистическую. (Ленин говорил «Россия нэповская».) Получалось, по Каменеву, что страна сейчас находится во власти нэпманов, чего на самом деле не было.

Досталось и Зиновьеву. Не называя его фамилии, Сталин раскритиковал выдвинутый им на XII съезде тезис о «диктатуре партии» (а не пролетариата).

Этот доклад, не согласуя с Политбюро, Сталин опубликовал в двух номерах «Правды» (19, 20 июня 1924 года).

Зиновьев и Каменев были оскорблены и обратились в ЦК с жалобой на самоуправные действия соратника. В августе во время работы пленума ЦК произошло разбирательство, оно длилось два дня. У Сталина попросили объяснений. Он сказал, что, публикуя доклад, он хотел разбить легенду, что в ЦК «тройка» единолично руководит партией и правительством и что ставил перед собой цель «расширить ядро, ибо оно стало узким».

Трудно оценить, насколько демагогичными были его оправдания. Во всяком случае, Зиновьев и Каменев с этими доводами согласились. Но не сняли обвинения в самочинной публикации доклада. К тому же Зиновьев доказал, что тезис о диктатуре партии принадлежит Ленину. В итоге товарищи «признали неправильность позиции т. Сталина и принципиальную его ошибку по вопросу о диктатуре партии».

Авторитету Сталина был нанесен удар. Он подал в отставку, мотивируя это «невозможностью честной и искренней совместной политической работы» с Зиновьевым и Каменевым, и просил послать его «на какую-либо невидную работу» в Якутию, в Туруханский край или за границу. Отставка не была принята.

Совещание одобрило статью Зиновьева «К вопросу о диктатуре пролетариата и диктатуре партии». (Опубликована в «Правде» 23 августа.)

«Тройка» была расширена до «семерки»: все члены Политбюро и председатель ЦКК Куйбышев. Новое «ядро» должно было предотвращать противоречия внутри руководства, ее члены должны были подчиниться строгой корпоративной дисциплине.

С сентября 1924 года «семерка» стала по вторникам собираться в кабинете Сталина и сговаривалась о вопросах, обсуждаемых в четверг на заседании Политбюро, по сути предопределяя их решение в нужном ключе.