Ханс-Отто Майснер - Дело Зорге

— И я доверяю моим людям, ваше превосходительство, — ядовито ответил Йоситомо, — но тем не менее я принимаю строжайшие меры предосторожности. Я приказал, чтобы присматривали даже за мной. Мой секретарь Танака обязан следить, чтобы меня не втягивали в опасные разговоры. Разрешите, ваше превосходительство, посоветовать вам последовать моему примеру и полностью не доверять даже лучшему другу. Не нужно бояться, что вас обвинят в излишней недоверчивости или даже в шпиономании.

Подбежавший императорский адъютант в ярко-красном мундире прервал беседу.

— Его величество, — выпалил он одним духом, — вызывает полковника Одзаки. Глаза присутствовавших обратились на несчастного, который, как они предполагали, должен будет выслушать сейчас упреки самого Сына неба. Каждый знал, что это означало для офицера: он считался потерявшим честь, и лишь одна смерть от собственной руки — харакири — могла искупить его вину.

Одзаки приложил пальцы к козырьку фуражки и поспешил за адъютантом к палатке из белого шелка.

Принц Йоситомо грустно посмотрел ему вслед.

— Вот видите, мы доставили заботы даже его величеству. Мне очень стыдно перед ним.

Присутствовавшие помолчали некоторое время, отдав тем самым дань уважения чувствам, охватившим премьер-министра.

— Разрешите спросить, ваше высочество, — прервал молчание Тратт. — Какой ответ получил советский посол?

Премьер-министр пожал плечами.

— Как обычно, ваше превосходительство. Трафаретные слова о маневрах, об учениях войск, которые время ит времени проводит армия любого государства.

Германскому послу хотелось, конечно, узнать, что же это было в действительности — переброска японских войск к советским границам или очередные учения. Но ему показалось, что сейчас неподходящий момент для выяснения этого вопроса.

— Мы примем самые решительные меры, — продолжал Йоситомо и обратился к своему секретарю: — Танака, вызовите сегодня во второй половине дня префектов полиции всех провинций и объявите по всей стране чрезвычайное положение номер два. Мы должны раскрыть предательство, где бы ни скрывался предатель. А вас, Миями-сан, я попросил бы…

Однако генерал уже обдумал создавшееся положение и позволил себе перебить премьер-министра:

— Преемник полковника Одзаки получит неограниченные полномочия… Ему будет предоставлено право подвергать проверке любое учреждение, отдавать приказы командирам воинских частей и задерживать всякого, на кого падет хотя бы малейшее подозрение.

— Преемник Одзаки, — повторил иронически посол Тратт. — Вы действуете молниеносно, генерал!

И он показал глазами на полковника, приближавшегося к ним. Одзаки совсем не походил на человека, который был уничтожен упреками высочайшей особы. Он шел пружинистым шагом, и его глаза самоуверенно поблескивали в ответ на вопросительные взгляды сановников.

— Ну и как? — спросил полковника премьер-министр.

— Его величество соблаговолил только поинтересоваться одним иностранцем, — лаконично ответил Одзаки, дав понять, что он не намерен более распространяться на эту тему.

— А вопрос, который мы здесь обсуждали, не был затронут? — вмешался Миями.

— Нет, господин генерал. Его величество не упомянули о нем.

— Тогда прекрасно, — подвел итог принц Йоситомо. — Генерал Миями даст вам, Одзаки-сан, исключительные полномочия. Подробные указания получите на завтрашнем утреннем совещании в имперской канцелярии. — Он вежливо протянул руку Тратту. — Ваше превосходительство, не доверяйте никому, даже вашим близким друзьям, — попросил Йоситомо снова. — Не беда, если впоследствии выяснится, что это было излишне.

Он по-светски раскланялся с послом и кивнул остальным.

Полковник Одзаки, собравшийся последовать за премьер-министром, неожиданно обратился к Тратту:

— Один вопрос, ваше превосходительство. Господин доктор Зорге тоже принадлежит к вашему «узкому штабу»?

— Разумеется. Полковник вежливо кивнул.

— Ах, конечно. Простите, я забыл об этом.

Тратт дружески улыбнулся начальнику контрразведки и поспешил к своим сотрудникам, внимательно наблюдавшим издали всю эту сцену. Они сгорали от нетерпения: что же, в конце концов, случилось?

И только Равенсбург не слышал, о чем говорил посол: его отвел в сторону Судзуки. Заведующий протокольным отделом протянул ему маленькую кожаную коробочку с тисненным золотом императорским гербом.

— Его величество соблаговолили, — прошептал сильно взволнованный Судзуки, — наградить вас орденом Хризантемы.

Равенсбург остановил автомобиль перед мостом, выкрашенным в красный цвет, и хотел было помочь Кийоми выйти. Но она уже стояла возле машины и поглаживала радиатор так, как гладит шею своего коня всадник после долгой скачки.

— Наш верный «мерседес»-сан уже совершенно здоров.

— Надежная тачка, — подтвердил Равенсбург, — иначе мне бы больше не видать этих мест! Ну, нам пора.

— Будь с ней поласковей, Герберт, она может обидеться.

— Кто может обидеться?

— Твоя машина, Герберт. Мы, японцы, верим, что любая вещь — живое существо, что у всякого предмета есть душа и, конечно уж, у такой машины. Ведь в ней сохранилось кое-что от каждого, кто ее задумывал и участвовал в ее создании. Автомобиль — порождение разума и рук людей.

— Скажи-ка, Кийоми, а ты сама тоже в это веришь?

— Конечно, ведь это приятно. Вера обогащает жизнь, мир делает более живым. Попробуй представь себе, что твой автомобиль вполне сознательно защитил тебя, когда рухнул с дороги в море!

Равенсбург не знал, как ему следует реагировать: то ли улыбнуться, то ли сохранить серьезную мину.

— Как тебе сказать… могу, конечно, попытаться представить себе это. Но знаешь, мой «мерседес» так воображает из-за звезды на капоте — еще бы, сам император ездит на такой же машине! Порой даже нагло ворчит: почему и я не происхожу от солнца?

Не заметив, как вздрогнула при его легкомысленных словах Кийоми, он взял ее за руку, и они пошли по крутому деревянному мосту в парк Никко.

Они бывали прежде в Никко, но не вдвоем. Равенсбургу очень хотелось бы взглянуть глазами Кийоми на бескрайние просторы парка и его храмы. Для нее ведь все имело глубокое значение и символику. Иностранцу же оставалось наслаждаться тем, что открывалось его взору, и считать, что внутреннее содержание вполне выражается внешним видом.

Та Япония, которая пока еще сохранялась в этой долине, была Японией семнадцатого века как по духу, так и по форме. Повсюду в храмах, украшенных тонкой резьбой и сверкающих позолотой, курились благовония. Стоя на коленях, молились верующие. Через залы спешили к началу богослужения монахи в белых одеяниях. Паломники бросали свои дары в бронзовые чаши, и удары гонга извещали об этом богов. Белоснежные голуби летали вокруг пагод, другие склевывали корм чуть ли не у самых ног набожных паломников, словно зная, что, как святые птицы, они имеют право на пропитание. Павлин распустил сверкающий хвост, и на его пестром оперении стали видны глаза богов.