Сергей Труфанов - Святой черт

С Григорием произошло здесь нечто особенное. Он страшно заволновался, заерзал на мягком диване, потом как-то подпрыгнул, упершись руками в диван; влез на него ногами, поджал их под себя, забился в угол, засверкал своими большими, круглыми, серыми глазами, рукой сбил волосы на лоб, задергал бороду и зашлепал губами. В этот момент он походил на безумного, и страшно даже было на него смотреть.

- Вот и видно, что настоящий мужик, - дразнил его собеседник. - Смотри, с ногами на диван забрался.

- Да, мужик! Никчемный мужик, а бываю у царей…

- Что ты врешь, зря болтаешь! Голову мне отруби, а уж этому-то я никогда не поверю. Кто тебя туда пустит?

- А вот пускают, да еще кланяются. А как, брат, попал туда, вот как: сначала познакомился с монахами, потом с попами, архимандритами, епископами, вельможами, князьями, королями и с царями. Понял? Так знай и помни Григория!..

- Фу, ты, враль какой! Нас не проведешь. Прощайте, батюшка! - сказали они мне и слезли в Аткарске.

Мы с Григорием поехали дальше.

Распутин, уставши от волнения, убито говорил: «Вот поди же ты поговори с ними! Им то, а они свое. Ну, да наплевать на них. Большое дело… Там при дворе такой разврат, такой разврат, все в грязи ходят. У, если бы они меня тронули, я бы имя показал: они все у меня в руках; кто с тем лез, кто с тем, а я всем им помогал: мирил их, сводил, отбивал…»

Слушая эту бессвязную болтовню Григория, я думал: «Вот черт-то, всех связал, и меня, дьявол, своею дружбою связал. Как я с тобой развяжусь?»

Хотя я многого не понимал в его речи, не понимал хорошо, что значит: «отбил, сводил» и т. д., но объяснений не спрашивал, стараясь показать вид, что я уже не интересуюсь тем, что он делает при дворе. Делал это я и потому, что Григорий был уж слишком противен мне.

- Ртищево! - сказал проводник, заглянув в наше купе. Я стал собираться. Григорий начал танцевать около меня, приговаривая: - Ну, что же, смотри, дружок, стой за меня; враги злы, мстительны, приутихли, а потом опять пойдут на меня, так ты того, им зубы пообломай…

- Хорошо, хорошо, - процедил я сквозь зубы, а сам думал: «Рога тебе, дьяволу, пообломаю, а не им зубы…»

В Ртищеве я расстался с Распутиным: он поехал в Москву, а я в Царицын.

В ноябре месяце этого года я послал царю Николаю телеграммы по случаю смерти графа Л. Н. Толстого. Григорий откликнулся. Он прислал мне такую телеграмму: «Немного строги телеграммы. Заблудился (Толстой) в идее - виноваты епископы мало ласкали и тебя тоже бранят, твои же братья. Разберись».

В декабре месяце 1910 года Гермоген был в Петербурге. Виделся там в Лавре с епископом Феофаном, уже переведенным в Крым. Феофан познакомил Гермогона с истинным обликом Распутина. Гермоген в беседе с каким-то сотрудником «Нового Времени» выразился про Распутина: «О, да он, оказывается, настоящий бес».

Это было очень принято во внимание во дворце, конечно, не в пользу Гермогена.

15 января 1911 года я, по приказанию Гермогена, приехал в Петербург по делу об отыскании Казанской иконы Божией Матери.

Привез от Гермогена для императрицы святую воду, просфору, гомеопатические лекарства и письмо. Остановился у Сазоновых. Сюда пришла Лохтина. Я попросил ее вызвать из Царского Вырубову. Вырубова скоро приехала. Я передал все, что прислал Гермоген царице, и объяснил, зачем я приехал. Она осталась очень недовольна, что Гермоген, назвавший Григория бесом, обращается к царице. Все-таки обещала передать «маме» все и мое желание видеть ее.

На другой день ко мне опять пожаловала Вырубова. Она стала говорить: «Царица больна; принять вас не может; к лекарству епископа царица даже и не дотронулась. А насчет иконы вот мы спрашивали телеграммою отца Григория, и он ответил из села Покровского».

Она подала мне телеграмму; я прочел: «Это - обман; иконы нет. Григорий».

Вырубова добавила: «При каждом докладе Столыпин настаивает, чтобы вас из Царицына убрать. Папа пока не соглашается, отец Григорий не велит вас брать. Ну, благословите и прощайте». - Через два дня я узнал, что меня синод перевел настоятелем в Новосильский монастырь.

Камер-юнкер А. Э. Пистолькорс, явившись ко мне, объяснил: «В вашем переводе большую роль сыграло то, что вас Гермоген послал с делом об иконе. Отец Григорий признал это шантажом со стороны епископа, папа и мама обиделись на епископа, под влиянием этого дали свое согласие на перевод вас из Царицына».

Вечером этого же дня я был по приглашению у А. И. Дубровина. Он мне после обеда сказал: «Вас синод сегодня перевел в Новосиль. Поезжайте. Там недалеко купил я себе имение: будете ко мне ездить».

В это время в газетах, действительно, печатали, что Дубровин на какие-то «темные» деньги, на границе Тульской и Орловской губернии, купил себе хорошенькое именьице.

- Поезжайте, не ослушивайтесь синода. А на Григория не надейтесь. Он - плут и развратник. Недавно я проследил, как он ездил на Охоту к своей любовнице. Да и в масонских ложах участвует: мои люди видели, как он входил несколько раз в красный дом около Кузнечного переулка.

- Я на Григория не надеюсь: узнал, кто он такой. А насчет масонских лож сомневаюсь. Что он там делает? Это вы, Александр Иванович, бредите масонскими ложами. Напрасно. В Новосиль же не поеду, не подчинюсь Столыпину; пусть он не обращает церковь в полицейский участок.

Дубровин остался очень недоволен моим ответом, и мы расстались.

Из Петербурга в этот раз я поехал в Сердобск, где в пустыне отдыхал епископ Гермоген. В Новосиль не ехал. Распутин, находясь в это время в селе Покровском, прислал мне две телеграммы: в первой из них говорилось, что он приказал им (царям) послать ко мне епископа, а во второй, что он приказал им послать ко мне своего человека.

Действительно, по приказанию Григория, царь распорядился послать в Сердобск члена синода, епископа Тульского Парфения, убеждать меня ехать в Новосиль. Я не слушался. Тогда, по приказанию же Григория, царь прислал для той же цели «своего человека», флигель-адъютанта М.

Потом меня в дороге, когда я направлялся в Царицын, арестовали, отцепили от поезда мой вагон, возили по России и привезли опять к Гермогену. Я, посоветовавшись с ним, поехал в Новосиль. Но через три недели оттуда убежал в Царицын, устроил с народом двадцатидневное сидение в монастыре, и государь разрешил мне опять остаться в Царицыне.

Григорий в это время был уже на Афоне и в Иерусалиме и замаливал какие-то свои тяжкие грехи, в которых никому никогда не признавался.

Собираясь отправиться в далекое путешествие - паломничество, «старец» прислал епископу Гермогену такое письмо: «Благослови, мой миленький, я очень тронут твоим приветом на телеграмму, спаси тебя, Боже! Я бы рад приехать, но боюсь, как бы не навредить: тебя не назвали со мной участником».