Василий Голубев - Во имя Ленинграда

Усиление воздушного противника в районе нарвского направления потребовало перегруппировки нашей истребительной авиации, восстановления старых аэродромов восточнее Кингисеппа. 4 февраля поступил приказ: "4-му ГИАП к исходу 6 февраля перебазироваться на аэродром Лавенсари, имея главной задачей ночное и дневное прикрытие переправ через р. Нарва и войск на захваченном плацдарме".

В полку произошли перемены. Вместо убывшего на должность командира 3-го ГИАП майора Шмелева моим заместителем стал капитан Е. М. Карпунин, опытный летчик-истребитель, пять лет прослуживший на Тихоокеанском флоте. У нас он вырос от ведомого до командира 1-й эскадрильи. Он был моложе меня года на два, хороший методист, исполнительный, требовательный к подчиненным командир.

На земле он выглядел несколько медлительным, мешковатым, но стоило услышать команду "по самолетам", как Карпунин преображался. Первым успевал занять место в кабине самолета, запустить мотор, прослушать радиоинформацию с КП и тому, кто последним докладывал: "К вылету готов", грубовато ронял: "Мешок, долго возишься".

Я считал, что Евгений с честью выполнит возложенные на него новые обязанности.

Второй раз в этом году принял должность начштаба полка майор Тарараксин. А Бискуп, так и не залечив своего душевного надлома, получил назначение в Ейское авиаучилище. Забегая вперед, должен сказать, что там он оказался более полезным, чем в строевых частях. Его труд в последующие годы мы почувствовали в хорошей подготовленности прибывающих из Ейского училища молодых летчиков. Правильно говорят в народе - на войне у каждого свой удел.

...Майор Тарараксин доложил о порядке перебазирования полка. Самолеты воздухом. Автомобили и другая тяжелая техника вместе с ремонтными мастерскими - морским транспортом. На все - три-четыре дня. Ответственность за организацию последнего эшелона наземных средств возлагалась на инженера по ремонту С. Ф. Мельникова.

Наконец все было готово, чтобы сняться с "насиженного" гнезда. Прощай, Кронштадт! За эти 18 месяцев мы, летчики морской авиации, вписали свою страничку в летопись твоей боевой славы. Замечательный остров, Петровский парк с рядами заросших могилок солдат и матросов, отдавших жизнь в Гангутском сражении, с десятками памятников и склепов, частично превращенных в жилье гвардейцев, стали нам близкими и родными. Улетая, мы оставляем рядом с аэродромом похороненных боевых друзей, а вместе с ними - часть своего сердца.

Прощальный ужин несколько задержался. Неутомимые труженицы столовой готовились угостить улетающих гвардейцев своими деликатесами - пирогами с капустой и рыбой горячего копчения. Своей заботой женщины и девушки хотели выразить нам уважение и любовь, пожелать успехов в трудной дороге на запад. Они как матери и любящие подруги провожали нас в далекий и неведомый путь.

Шумно и весело было в большой столовой - так называли квадратную комнату, в которой питался летный состав. Завтра летчики приземлятся на незнакомом острове, с которого будут громить врага в районе Нарвы, завоевывая господство в воздухе над акваторией Финского залива до меридиана Порккала-Удд - Таллин. Они впервые увидят бесчисленное количество островов и изрезанный большими и малыми проливами северный берег Финского залива, мысы на таллинском побережье.

С невольной грустью вспоминаю сорок первый год, Таллин, Ханко, острова Лавенсари, Сескари, сотни горящих кораблей, упорно, через минные поля плывущих на восток. Теперь же к этим знакомым трагическим местам возвращаются только трое летчиков: Владимир Дмитриев - штурман полка, Павел Макеев - командир звена и я, единственный из всех воздушных бойцов, оборонявших до 2 декабря 1941 года полуостров Ханко. А наши техники на земле, под Таллином и на Ханко, днями, неделями и месяцами работали под артиллерийским огнем и бомбами врага. Многие из них в том же лихом году по горло нахлебались соленой балтийской воды, оставив часть друзей в морской пучине.

Молодость и душевная дружба никогда не скудеют. Летчики, наблюдая друг за другом, перебрасываются шутками.

- Что же, Кира, приуныл? - с усмешкой обронил лейтенанту Столярскому неугомонный первый замкомэска старший лейтенант Федорин.

Столярский улыбнулся, промолчал, не желая раскрывать то, что беспокоило его в этот прощальный вечер на кронштадтской земле, где он вынес столько испытаний, оставивших рубцы от ожогов на лице, руках и ногах, и встретил человека, который навсегда вошел в его жизнь.

На вопрос Федорина ответил сидевший рядом "железный холостяк", как называл себя лейтенант Аркаша Селютин:

- Будешь грустить, если в пионерку влюбишься. Столярский спокойно ответил:

- Она уже в комсомоле, да и работает за взрослую. Я, Аркаша, пока идет война, жениться тоже не собираюсь, зачем вдов и сирот оставлять. Их и так хватает. Вот когда вернемся... А Биана - девочка что надо. К тому же стойкая, если сумела отразить твои любовные атаки.

- Я что? Как бы ее гвардейцы десятого не увели вместе с комсомольским билетом, пока ты будешь лететь на запад, - не унимался Селютин. - Вон, кивнул он на Бычкова, - тоски ни в одном глазу. Привязал к себе Валю-машинистку и твердо знает - куда полк, туда и она. А Биана здесь со своей мамой и вещевым складом останутся до конца войны. Опасное дело.

Шутливый разговор был прерван новым противнем с пирогами...

Прощальный ужин заставил взгрустнуть не одного Столярского, тень разлуки легла на лица и холостяков, и семейных. В "кают-компании" командира (морское название, данное комнате, где питались офицеры штаба и комэски) поникшие сидели инженер по вооружению и - чего я не ожидал - мой заместитель по летной части капитан Карпунин.

- Что, Евгений Михайлович, нос повесил? День вроде бы прошел нормально, без потерь, - спросил его майор Абанин.

- Без потерь и без особых успехов, - буркнул Карпунин. Сидевший напротив Абанина Тарараксин счел нужным добавить, лукаво поглядывая на Карпунина:

- Потери обнаружатся ночью и завтра, когда улетит полк. На кухне наша Танечка плачет в три ручья.

Щеки капитана заполыхали. Он уже готов был уйти, но не успел. Рыжик, не поднимая заплаканных глаз, уже ставила на стол тарелку с горячей копчушкой.

Я попросил ее позвать остальных работниц столовой, а присутствующим за столом налить по рюмке себе и нашим гостям.

Никогда не думал, что так тяжело будет прощаться с нашими кормилицами, - привыкли, жили как одна семья. Рыжик уже стояла за спиной Карпунина, сжимая руками спинку стула. Казалось, что Таня крепко обняла капитана, вот-вот крикнет: "Не пущу!" - и убежит на кухню. Я торопливо сказал:

- Товарищи, друзья! Предлагаю - не будем прощаться, лучше скажем нашим дорогим женщинам "до свидания". Наш путь - к последнему рубежу. Как бы он ни был труден, мы пронесем в сердцах ваше тепло. Спасибо вам, а теперь поднимем тост за успех. За боевую удачу, за житейское счастье!