Лев Балаян - Сталин

Одним из первых «самоубийственные стихи» прочёл шеф ОГПУ Г.Ягода и познакомил с ними Бухарина, горячего поклонника поэзии Мандельштама. Возможно, Бухарин, сам испытывавший неприязнь к Сталину, в душе позлорадствовал, но вслух он, конечно же, осудил автора. Поэта арестовали спустя шесть месяцев, в мае 1934 года. Анна Ахматова, которая была в тот день в гостях у Мандельштамов вспоминает: «Ордер на арест был подписан самим Ягодой. Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи. Мы все сидели в одной комнате. Было очень тихо… Его увели в 7 часов утра, было совсем светло. Надя ( жена поэта — Л.Б.) пошла к брату, я — к старым друзьям… Вернувшись домой вместе, убрали квартиру, сели завтракать. Опять стук, опять обыск». Анна Ахматова в тот же день пошла в Кремль, к секретарю Президиума ВЦИК Авелю Енукидзе хлопотать за арестованного Мандельштама. За поэта энергично заступался и секретарь Союза советских писателей СССР Абулькасим Лахути.

Надежда Мандельштам впоследствии писала: «Тогда никто не сомневался, что за эти стихи он поплатится жизнью». Но поэта не расстреляли, а сослали на три года в отдалённый уральский городок Чердынь.

«Изолировать, но сохранить», — такое указание в отношении Мандельштама дал сам И.В.Сталин, хотя он знал, что в юности поэт разделял эсеровские взгляды, и Великую Октябрьскую социалистическую революцию, которая, по его собственным словам, отняла у него «биографию», встретил крайне враждебно. Необычным было и то, что жене поэта разрешили сопровождать мужа для совместного проживания в месте ссылки. Спустя некоторое время Надежда Мандельштам обратилась лично к Сталину с телеграммой, заключавшей просьбу перевести их в другой, более цивилизованный город. Дело было вновь пересмотрено, и такое разрешение Мандельштамам было дано. Мандельштамы поехали в Воронеж, где находились до 1937 года, то есть до конца ссылки.

В 1937 же году Осип Мандельштам пишет в честь великого вождя свою знаменитую «Оду»:

Русский советский писатель Пётр Павленко, работавший в тот период совместно с С.Эйзенштейном над сценарием фильма «Александр Невский», по поручению ответсекретаря СП СССР В.Ставского, пишет рецензию на последние воронежские стихи Мандельштама: «Я всегда считал, что он не поэт, а версификатор, холодный, головной составитель рифмованных произведений». Суждение рецензента о последних стихах поэта таково: «Есть хорошие строки в «Стихах о Сталине»… В целом же это стихотворение хуже своих отдельных строф. В нём много косноязычия, что неуместно в теме о Сталине». Остальные последние воронежские стихи поэта он признал явно несоветскими: «Если бы передо мной был поставлен вопрос: следует ли печатать эти стихи — я ответил бы — нет, не следует».

В 1937 году Мандельштам с женой возвращаются из воронежской ссылки в Москву. Однако кляузник и интриган Ставский, при котором в Союзе писателей процветала шкурная борьба отдельных группировок и писателей друг с другом, 16 марта 1938 года, воспользовавшись мнением Павленко, настрочил донос «железному наркому» Ежову (есть данные, что этот документ сохранился — Л.Б.) и 3 мая 1938 года последовал второй арест Мандельштама.

На сей раз его осудили сроком на пять лет с формулировкой «за контрреволюционную деятельность». Через четыре месяца, 27 декабря 1938 года Мандельштам скончался в больнице для заключённых.

Как мы видим, лично сам И.В. Сталин к этому второму аресту абсолютно непричастен, хотя Осипа Мандельштама причисляют к главным «жертвам сталинизма».

Более того. Все послабления опальному поэту Мандельштаму делались по прямому указанию И.В.Сталина. В этом ряду стоит и знаменитый телефонный звонок вождя Борису Пастернаку. Писатель не оставил записи того разговора, хотя часто о нём рассказывал. По воспоминаниям Зинаиды Пастернак, муж не испытывал во время разговора никакой растерянности: «Боря разговаривал со Сталиным просто, без оглядок, без политики, очень непосредственно».

Существует несколько версий этого телефонного разговора, но ближе к истине версия друга О. Мандельштама и Б. Пастернака Анны Ахматовой: « Сталин сообщил, что отдано распоряжение, что с Мандельштамом всё будет в порядке. Он спросил Пастернака, почему тот не хлопотал. «Если б мой друг попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти». Пастернак ответил, что если бы он не хлопотал, то Сталин бы не узнал об этом деле. «Почему вы не обратились ко мне или в писательские организации?».

— «Писательские организации не занимаются этим с 1927 года».

— «Но ведь он ваш друг?» Пастернак замялся, и Сталин после недолгой паузы продолжил вопрос:

— «Но ведь он же мастер, мастер?»

Пастернак ответил: «Это не имеет значения…». Пастернак думал, что Сталин его проверяет, знает ли он про стихи, и этим он объяснил свои шаткие ответы. «Почему мы всё говорим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить».

— «О чём?»

— «О жизни и смерти». Сталин повесил трубку».

Вождь слишком ценил время, чтобы тратить его впустую на досужие разговоры на общие темы…Пастернак этого не понял. Поэтому он перезвонил в секретариат И.В.Сталина. Но с вождём писателя вторично не соединили. Жена Пастернака утверждает, что её муж поинтересовался, может ли он рассказывать об этом звонке. В секретариате ответили утвердительно.

То, что И.В.Сталин дал отбой Пастернаку вовсе не означало, что он изменил своё мнение о писателе. Оно как было, так и осталось доброжелательным. Вот свидетельство Зинаиды Пастернак: «После сталинского звонка через несколько часов вся Москва знала о разговоре Пастернака со Сталиным. В Союзе писателей всё перевернулось. До этого, когда мы приходили в ресторан обедать, перед нами никто не раскрывал дверей, никто не подавал пальто — одевались сами. Когда же мы появились там после разговора, швейцар распахнул перед нами двери и побежал нас раздевать. В ресторане стали нас особенно внимательно обслуживать, рассыпались в любезностях, вплоть до того, что когда Боря приглашал к столу нуждавшихся писателей, то за их обед расплачивался Союз писателей. Эта перемена по отношению к нам в Союзе после звонка Сталина нас поразила».