Василий Ерошенко - Лидер «Ташкент»

К повороту на Инкерманский створ подошли в темноте. И вдруг минер, наблюдавший за параванами, тревожно доложил на мостик:

— В левом параване мина!…

Надо же так — прямо у Севастополя! А я еще сомневался, действительно ли необходимы параваны. Через две минуты нужно поворачивать на девяносто градусов, причем как раз влево. Поворот с застрявшей в параване миной — дело рискованное. Да и вообще не тащить же ее в бухту!

Командир БЧ-III лейтенант Фельдман, мгновенно оказавшийся около меня, предлагает застопорить ход и освободиться от мины, осторожно подтянув ее к борту, а затем обрубив минреп — трос, соединяющий мину с ее якорем. Это тоже сопряжено с известным риском, но иного выхода не вижу. А мы уже у точки поворота. Приказываю остановить машины.

С крыла мостика мне почти не видно, что делается на полубаке, где минеры под руководством командира боевой части начали выбирать параван. Фельдман мог бы оставаться на мостике, но предпочел быть у параванбалки, ближе к своим людям.

В тревожной тишине, охватившей корабль, слышу отрывистые команды Леонида Соломоновича:

— Выбирай! Осторожно! Отталкивай шестом! Зубило готово?

Минута очень напряженная. Аварийные партий стоят по своим местам, готовые первыми броситься куда потребуется, если у полубака раздастся взрыв…

Разрядка приходит довольно неожиданная. С полубака кричат:

— Никакой мины нет! В параване фарватерная веха!

Не спешу принимать это на веру — мало ли что может померещиться впотьмах. Приказываю Фельдману еще раз все проверить, не ослабляя мер предосторожности. Через минуту поступает повторный доклад: все точно, действительно веха.

Большая и тяжелая фарватерная веха стояла на якоре. Как ее подцепил параван, вахта в темноте не углядела. А дальше уже нетрудно было принять ее за застрявшую в параване мину. Что ж, еще одна вводная. Вновь проверялись и выучка людей, и их выдержка.

Ввожу лидер в Северную бухту. Вот мы и в Севастополе… Переход от завода, в мирное время такой короткий и простой, что о нем, пожалуй, нечего было бы сказать, растянулся на целые сутки и был полон разных осложнений. Очевидно, надо привыкать к тому, что теперь все будет не так, как прежде, даже если корабль и не ведет боя,

В севастопольских бухтах, насколько их можно рассмотреть в темноте, нет особых перемен. Линкор и крейсера — на своих постоянных местах на рейде, и это как-то сразу всех успокаивает. Не заметно пока и следов вражеских налетов на берегу, в городе. Ново, необычно в знакомой картине лишь полное затемнение. В центре и на Корабельной стороне, на Северной и на рейде — ни единого огонька. Таким мы не видели Севастополь даже в дни больших флотских учений. Тогда тоже, бывало, его затемняли, но далеко не так тщательно.

Когда «Ташкент» подошел к швартовой бочке и на корабле все смолкло, мы обратили внимание и на другое: вокруг, в бухтах и в городе, царит непривычная тишина. Она казалась чуткой и настороженной.

К борту «Ташкента» подходит катер. На лидер поднимаются командующий эскадрой контр-адмирал Л. А. Владимирский и командир 2 — го дивизиона миноносцев капитан 2 ранга Б. А. Пермский. Встречая своих начальников, ловлю себя на ощущении, будто не видел их давно-давно. А дело, наверное, не во времени далеким успело стать все, что было до: войны…

Лев Анатольевич Владимирский поздравляет с благополучным прибытием в главную базу. Кратко докладываю ему об обстоятельствах перехода. Командующий эскадрой тут же объясняет, почему нас направили на другой створ: накануне противник вновь ставил с воздуха мины вдоль Инкерманского створа, и подход к Севастополю с запада пока закрыт.

Командующий разрешает объявить готовность номер два. Я приглашаю прибывших к себе в каюту. Туда же идут Сергеев и Орловский. Нам приятно, что старшие товарищи, несмотря на поздний час, не спешат уйти с лидера: очень хочется побольше узнать о войне.

Контр-адмирал Владимирский рассказывает главным образом о делах флотских, вводит нас в курс обстановки в Севастополе и вообще на Черном море. Крупных морских сил у противника на этом театре пока нет, и вряд ли они могут в ближайшее время появиться. Для нашего флота все отчетливее определяется как главное направление боевой деятельности активное содействие сухопутному фронту, поддержка его приморского фланга. Гитлеровцы понимают возможности Черноморского флота и, видимо, не оставят попыток запереть его в базах минами, вывести корабли из строя ударами с воздуха. Противовоздушная оборона, как и противоминная, — это то, что все время будет требовать особого внимания.

«Ташкенту», сообщает командующий, предстоит, базируясь на Севастополь, готовиться к будущим операциям. Значит, пока опять только боевая подготовка… На лидер завтра перенесет свой брейд-вымпел командир дивизиона.

— Серьезно займитесь отработкой главного калибра, — говорит контр-адмирал, обращаясь и к Пермскому, и ко мне. — Ну, а у зенитчиков, — добавляет он, практики, очевидно, и так будет достаточно. «Гости» нас навещают теперь иногда и днем, а уж ночью, обязательно. Надо полагать, прилетят и сегодня….

Спрашиваю Льва Анатольевича об обстоятельствах гибели прежнего моего корабля. Владимирский мрачнеет — наверное, ему тяжело вновь к этому возвращаться. Но от рассказа не уклоняется.

Мы узнаем, что лидер «Москва» подорвался на мине в тринадцати милях от Констанцы, когда, обстреливаемый тяжелой береговой батареей противника, отходил уже с огневой позиции. Разломившись от взрыва надвое, корабль стал быстро погружаться. Экипаж держался героически. Орудийные расчеты до последней минуты вели огонь по добивавшим тонущий корабль самолетам. Носовая часть лидера уже скрылась под водой, а корма еще оставалась на плаву, и даже в эти мгновения продолжало стрелять зенитное орудие на юте.

Все это видели моряки «Харькова», но спасти никого из товарищей они не могли. Вздумай командир «Харькова» застопорить ход, и второй наш корабль неизбежно был бы потоплен береговой батареей или самолетами. Он и так имел уже повреждения. Возвращение лидера в базу обеспечили его мужественные котельные машинисты, которые влезли в горячие поврежденные котлы и сумели ввести их в строй.

Проводив командующего и комдива, я обошел корабль, поднялся на площадку к зенитчикам, заглянул в кубрики. Почти все, кому это позволяла объявленная готовность, уже спали. Мне спать не хотелось, хотя и был на ногах вторые сутки. Рассказ Владимирского о последних минутах лидера «Москва» разбередил у меня тягостное чувство какой-то невольной вины перед старыми сослуживцами, с которыми я не был вместе в тот грозный час.

Снова встал перед глазами Александр Борисович Тухов — сдержанный, немного медлительный в движениях, скуповатый на улыбку, но полный внутреннего обаяния для всех, кто узнавал его поближе. Вспоминаю то замполита Георгия Терентьевича Плющенко — спокойного и вдумчивого под стать командиру, то нашего веселого минера лейтенанта Холодного, вокруг которого собиралась, бывало вся кают-компания, когда он садился за пианино или начинал читать вслух любимые главы из романов Ильфа и Петрова. Вижу знакомые лица старшин, матросов… Где вы, мои друзья, что с вами? Ведь не может же так быть, чтобы с большого корабля, затонувшего вблизи берега, пусть неприятельского, никого-никого не осталось в живых…