Василий Ерошенко - Лидер «Ташкент»

— После такого было бы просто обидно утонуть! — пошутил Алексей Павлович Латышев, который в этот момент был на мостике.

Все время здесь Евгений Петров. Бледный, но внешне спокойный, он стоит в стороне, чтобы никому не мешать. Все видит и ни о чем не спрашивает.

Кончаются и те зенитные патроны, что оставались на площадке около автоматов и собраны женщинами на палубе. Вот-вот батарея Гиммельмана умолкнет.

Но, кажется, выдыхается и атакующий нас враг. Или просто мы ушли далеко от аэродромов, где могли вновь и вновь заправляться пикировщики. Так или иначе, но дьявольская карусель «юнкерсов» перестает крутиться с прежней силой. Их цепочка вдруг становится прерывистой, редкой. Впервые за три с лишним часа появляются паузы по нескольку минут.

Я все жду какого-то подвоха. Неужели фашистские летчики не замечают, в каком состоянии корабль? Он осел в воду сверх всяких норм, почти безоружен… Или враги видят лишь, что он, несмотря ни на что, идет своим курсом, как-то отворачивает при их атаках, все еще стреляет и способен их сбивать? Может быть, они отчаялись нас одолеть и готовы отвязаться, признав тем самым, что победа за нами?..

Вот в небе уже не десятки, а только семь или восемь «юнкерсов». Эх, не сплоховать бы напоследок!.. Я обернулся к корме — за ней должна упасть очередная бомба. И в этот момент слышу резкий выкрик сигнальщика:

— Самолеты прямо по носу!

Вскидываю бинокль, почти не сомневаясь, что это атака с нового направления. Нашим «ястребкам» появляться еще рановато. Однако дальномерщики уже разглядели раньше меня:

— Самолеты наши!

Еще мгновение, и я тоже вижу — наши! Только не истребители… Это «петляковы», пикирующие бомбардировщики Пе-2. Их легко узнать по вертикальным боковинкам хвостового оперения…

«Петляковых» всего пара, и они не предназначены для воздушного боя. Но самолеты несутся прямо на «юнкерсов», строчат по ним из своих пушек. И семь или восемь фашистских бомбардировщиков, более крупных, но не таких поворотливых, шарахаются в сторону от этой стремительной пары, торопятся сбросить бомбы кое-как.

У нас на палубе творится нечто неописуемое. Люди кричат, рукоплещут, целуются. И вновь принимаются аплодировать, поднимая руки высоко над головой, когда «петляковы» проносятся вдоль борта. Над нами уже нет никаких других самолетов, кроме этих двух с родными красными звездами на крыльях. Какая смелая и счастливая мысль пришла кому-то в голову — послать впереди истребителей скоростные бомбардировщики, которые смогли встретить нас раньше, дальше от берега! И этой пары оказалось достаточно, чтобы отогнать последние фашистские самолеты.

— Триста тридцать шесть, товарищ командир! — произносит, подойдя ко мне, старшина сигнальщиков Михаил Смородин. — Пожалуй, больше не будет.

Чего триста тридцать шесть? Чего больше не будет? Не сразу вспоминаю, что поручил Смородину считать сброшенные на корабль бомбы. Еще тогда, в шестом часу утра, когда все началось. Кажется, это было невероятно давно. Сейчас почти девять.

Значит, прошло без малого четыре часа. Двести с чем-то минут. Бомб, нацеленных в корабль и разорвавшихся вокруг нас, было в полтора раза больше. Но «Ташкент» на плаву, и почти все наши пассажиры невредимы…

Скоро прилетели и истребители. Им тоже машут с палубы тысячи рук, но таким овациям, какие достались на долю пары «петляковых», повториться просто невозможно.

Сбавляю ход до малого. Теперь-то нас в случае чего прикроют!

Из Новороссийска идут на помощь эсминцы. Об этом уже объявлено по трансляции, и все на палубе смотрят туда, откуда они должны показаться. Сигнальщики и дальномерщики первыми обнаруживают поднимающиеся из-за горизонта мачты. И сейчас же из всех корабельных динамиков разносится:

— Товарищи! Приближаются наши корабли. Они уже видны с мостика!..

На палубе снова гремит «ура». Севастопольцы, не раз за это утро прощавшиеся с жизнью, поверили, что они спасены.

Наши пассажиры не знают, как опасно положение корабля. Пересчитывая, сколько «Ташкент» принял воды, механики едва верят себе: итог получается такой, что просто непонятно, как корабль еще держится. Но, в сущности, он уже тонет, правда, пока еще медленно, и потому это не очень заметно. А котлы засолены так (питательная магистраль перебита), что могут отказать в любой момент. И не подоспей сейчас помощь, нам бы до Новороссийска не дойти.

Два эсминца видны уже невооруженным глазом. Но еще ближе обогнавшие их торпедные катера. На первом вижу в бинокль командующего эскадрой контр-адмирала Л. А. Владимирского и бригадного комиссара В. И. Семина.

Катер подходит к «Ташкенту», и они поднимаются к нам на борт. Я приготовился рапортовать, но Лев Анатольевич, едва ступив на палубу, обнял меня за плечи:

— Здравствуй, Василий Николаевич! Здравствуй, капитан второго ранга!

Такого звания я еще не имел, но по тону командующего почувствовал — он не оговорился. А потом узнал, что звание капитана 2 ранга нарком присвоил мне в те часы, когда «Ташкент» уже вел бой с фашистскими самолетами, и в Новороссийск немедленно сообщили об этом по радио.

Первый вопрос контр-адмирала о том, сколько принял «Ташкент» воды. Докладываю, что, по нашим подсчетам, через пробоины поступило около тысячи семисот тонн и еще двести пришлось принять для выравнивания дифферента.

Командующий только качает головой: эти цифры означают, что наш запас плавучести исчерпан. О том же свидетельствует общий вид корабля — на полубаке вода подошла ко второму ряду иллюминаторов.

— Из Анапы вышли спасатели, — говорит Лев Анатольевич. — Пока они подойдут, пересаживайте на другие корабли севастопольцев. Все-таки легче станет «Ташкенту»…

Лагом к застопорившему машины лидеру становится эсминец «Сообразительный». На борт его подаются сходни, и начинается перемещение с корабля на корабль раненых, женщин, детей. Происходит это в открытом море, примерно в сорока пяти милях от Новороссийска. Над кораблями кружатся наши «ястребки». Зенитчики стоят наготове у орудий.

На палубе «Сообразительного» бросаются в глаза огромные, очевидно, двенадцатидюймовые артиллерийские снаряды.

— Погрузили вчера в Поти для севастопольской тридцать пятой батареи, объясняет командир эсминца Сергей Степанович Ворков, стоящий напротив меня на крыле своего мостика. — Ни в один кубрик эти чушки не пронесешь… А в Новороссийск только что пришли. Начали принимать топливо и сразу прервали послали вас выручать…

Палуба «Ташкента», на которой только что негде было присесть, — после того как пришлось очистить полубак, а половину кубриков затопило и почти все пассажиры стояли — быстро пустеет. Эсминец отходит переполненный. Люди, перешедшие с «Ташкента», стоят и на надстройках, и даже на мостике. А к «Ташкенту» уже приближаются, чтобы принять пассажиров, не поместившихся на «Сообразительный», катера-охотники.