Петр Чудинов - Иван Антонович Ефремов

И. А. Ефремов, в чем не приходится сомневаться, обладал историческим мышлением. Для него самого историзм складывался прежде всего через поступательное развитие науки. Ему были чужды догматизм и вера в авторитеты. Он принадлежал к тем ученым, которые не только объясняют, но добывают факты. Последние в конкретном случае выступают как документы геологической летописи. Они важны сами по себе, поскольку имеют непреходящее значение. Давно прошли времена, когда палеонтология была уделом «старых чудаков-одиночек», тех, что перебирали пыльные и никому не нужные кости или ракушки. Но и позднее палеонтология во многом оставалась глубоко специфической или «музейной» наукой с вымершими чудовищами. И. А. Ефремов открыл в ней другую возможность: увидел для себя и, что более важно, показал читателю место и роль палеонтологии в системе наук о природе, вскрыл новые, незримые прежде связи между такими далекими категориями, как космос и палеонтология. Соотношению их он придал научно-философское звучание: «…Палеонтология — наука, погруженная, казалось бы, в недра планеты, — служит окном в космос, через которое мы научимся видеть закономерности истории жизни и появления мыслящих существ» [Сноска].

Тем самым через палеонтологию И. А. Ефремов поддерживает мысль К. Э. Циолковского о том, что «космос бы не имел никакого смысла, если бы не дал органической жизни».

С этих позиций творчество Ефремова-фантаста, надстроенное на науке, также приобретает в какой-то мере непреходящее значение, как, например, творчество Жюля Верна. Активная «жизнеспособность» произведений Ефремова — надежное тому подтверждение.

Глубокая специализация не наложила отпечатка односторонности ни на личность, ни на научное или литературное творчество И. А. Ефремова. Наоборот, одну может быть наиболее примечательную его особенность составляла какая-то удивительная сбалансированность черт ученого, исследователя-первопроходца, писателя и фантаста. Все в целом не препятствовало ему оставаться трезвым реалистом и рафинированным мыслителем, философом. В равной мере эта гармоничность проявлялась в особенностях поведения, привычках, организации труда.

Природа щедро одарила Ефремова. Он был красив строгой мужской красотой. Не был суетлив, не делал лишних движений, никогда не спешил. Ходил легко и бесшумно. В его облике было нечто особенное, заставлявшее внимательных встречных прохожих смотреть вслед. В нем как бы воплотился лондоновский «великолепный экземпляр человеческой породы». Однако в сочетании этих чисто внешних данных с чертами характера, интеллектуальной и человеческой сущностью он более представляется олицетворением чеховского идеального образа.

Иван Антонович умел радоваться: жизни, хорошей книге, интересной находке, веселой шутке, своей или чужой, любил розыгрыши, заразительно смеялся, иногда до слез, до изнеможения. Вспоминается конец 1957 г., когда в препараторскую института поступили первые монолиты с очёрской фауной. М. Ф. Лукьянова вскрыла в монолите череп мелкого хищника (позднее он был назван биармозухом). И. А. Ефремов буквально взревел от восторга и не напрасно: животное своим сходством с североамериканскими пеликозаврами подтверждало его мнение о древнем возрасте пермской фауны СССР по сравнению с аналогичной фауной Южной Африки. Раньше, летом этого же года, он прислал в Очёр (с намеком на охотничьи интересы автора) с надписью «замечательную книгу о настоящем сверхчеловеке — вот каким должен быть охотник, а не слепым избивателем беззащитной дичи!». Речь шла о книге Джима Корбетта «Кумаонские людоеды».

И. А. Ефремов не терпел беспорядка. Каждая книга и вещь имели свое постоянное и привычное место. Ефремовы были дружны с вдовой А. Е. Ферсмана, и после первого знакомства Иван Антонович не переставал удивляться: «Вот это порядок, куда уж мне!» У Екатерины Матвеевны на даче, на полках, стояли закрытые кофейные банки. У каждой на ниточке свисало по гвоздю разного размера, и не было необходимости открывать крышку и заглядывать внутрь. Иван Антонович считал себя, причем вполне справедливо, весьма изобретательным в продумывании удобств и мелочей быта. Но эти гвоздики на ниточках сразили его наповал.

Иван Антонович был добрым, отзывчивым, иногда слишком доверчивым, отличался редкой прямотой, обязательностью, требовательностью к себе, не шел на сделки с совестью. Перспективы получения благ не могли влиять па изменение его взглядов. Это вызывало уважение окружающих. Порой И. А. Ефремов был горяч и даже скор на расправу, но отходчив и приносил извинения, если был неправ. Предугадать его реакцию и поведение в некоторых ситуациях не составляло труда. Иногда этим пользовались в неблаговидных целях. Добивались, например, излишней категоричности суждений, чтобы иметь возможность выставить Ефремова в невыгодном свете, человеком необъективным и невыдержанным.

И. А. Ефремов как личность незаурядная с прямым характером и независимостью суждений имел недоброжелателей. Коллеги-ученые, особенно на первых порах его литературной деятельности, шутливо, но настойчиво убеждали его в том, что он занимается ерундой. Это мнение нередко разделяли и вполне доброжелательные к И. А. Ефремову геологи и палеонтологи, знакомые с его работами. В пауке, по их мнению, он сделал бы больше. Другие в его занятиях литературой усматривали наглядную иллюстрацию и доказательство его легковерности и фантазерства в науке. Под этим подразумевалась прежде всего тафономия с ее во многом опосредованным отношением к трактовке геологической и палеонтологической летописи. Другую черту «фантазерства» И. А. Ефремова видели в его всегдашнем желании объяснять природу необъясненных фактов и явлений. По существу, это было равносильно втискиванию Ефремова в узкие и неприемлемые рамки иконографического метода в палеонтологии, от которого он отказался еще у Сушкина и который противоречил его взглядам. Пишущему эти строки не раз приходилось выслушивать брюзжание старших и весьма уважаемых коллег по поводу занятий И. А. Ефремова литературой: «Кому это нужно, зачем ему самому? Занимался бы делом».

Как у многих талантливых людей, на пути И. А. Ефремова встречались шипы и тернии. Так, «Тафономия» до публикации слишком долго вылеживалась. При его одаренной и многогранной натуре судьба могла поставить его в условия, более благоприятные для научного и литературного творчества. К несчастью, ему было отпущено слишком мало времени. Он ушел из жизни в расцвете и блеске таланта. И. А. Ефремов был независимым и смелым в суждениях. Он отстаивал биологическую сущность палеонтологии и всегда выступал сторонником эволюционной палеонтологии, с развитием в ней морфофункционального направления. Вместе с тем он столь же решительно оставлял за палеонтологией практический выход в геологическую практику через внедрение биостратиграфических исследований. Об этом он многократно говорил и писал. Тем не менее Ефремову совершенно безосновательно приписывали склонность к ликвидации палеонтологии как науки биологической, с ее полным подчинением задачам стратиграфии.