ЭДУАРД КУЗНЕЦОВ - Дневники

20.7. По вошедшему в силу в 1969 г. закону рецидивисты, отсидевшие треть срока, должны содержаться в бараках обычного (открытого) типа, а не в камерах. Сегодня на работе Колгатин, отвечая на вопрос Бергера, почему нарушается этот закон, сказал, что мы особый лагерь, и у нас свои законы. О нарушении же данной статьи знает сам Руденко – так что все, дескать, в порядке.

31.7. Писать все труднее – устаю очень. Всякий день надо решать мелкие проблемки – удачное решение их мало что дает, хотя и выматывает предельно, промахи же болезненны. Типичный пример. Репейкину кто-то сказал (кто именно, он скрывает), что я хочу его избить, за что – не ясно. Я его, собственно говоря, и узнал-то только после того, как меня спросили, за что я собираюсь его избить. Пошел к своей «жертве» объясняться, она от меня бегом. А вечером Воробьев сказал, что посадит меня в одиночку, если только я осмелюсь приблизиться к Репейкину. Очевидная нелепость ситуации никого ни в чем не убеждает. Важен донос, а все остальное – так себе.

6.8. Вызвал капитан КГБ Кочетков. Явно в связи со вчерашним вызовом Алика: пытался его завербовать – сперва льстил и доказывал, что ему, украинцу, с евреями не по пути, потом обещал досрочное освобождение (лет через 8). Кроме прочего, сообщил по секрету, что я и Юра давно предлагаем ему свое сотрудничество, но он наши предложения отклоняет, так как мы люди несолидные и не внушаем ему доверия. Закончил он угрозами скомпрометировать его, а когда и это не оказало должного действия, сказал, что создаст такие условия, что нового срока не миновать. Алик взбеленился и заявил, что ему нечего терять, и он сумеет броситься и пропасть в обнимку с тем, кто его в нее сталкивает. Кочеткову, видно, важно было выяснить, пересказал ли Алик нам вчерашнее.

Он: – Что это вы все с протестами какими-то? Все вам не нравится.

Я: – То есть?

Он: – Да вот ваше заявление о конфискации писем.

Я: – Уточняю – незаконной конфискации. Здешняя администрация страдает комплексом провинциализма: стоит им увидеть в письме иностранное слово, как им чудится черт-знает что…

Он: – Передайте Мурженко, что я забыл его угрозы. Погорячились мы оба…

Я: – Зачем же было так грубо вербовать человека?

Он: – Вербовать? Может, скажете, что я и вас вербовал?

Я: – Нет, зачем же. Но и свои услуги я вам не предлагал. Или вы и этого не говорили Мурженко?

Он: – Ну и выдумщики вы! Да зачем вы мне нужны? У вас такие сроки – слишком хлопотно с вами связываться.

Я: – Казалось бы, наоборот: большой срок гарантия верной службы.

Он: – Не всегда. Вас быстро разоблачат, и вы будете балластом на нашей шее: будете требовать льгот, помилования и т. п., а толку от вас никакого.

Я: – Ну мне-то это не грозит.

Он: – А зря вы так настроены. Я ведь могу вам и насолить.

Я: – Например?

Он: – Буду вас вызывать к себе каждый день – все решат, что вы стукач.

Я: – И только?

Он: – Включу вас в списки лиц, намеченных к вывозу на строгий режим. А так как вам до половины срока далековато, все поймут, что вы мой работник.

Я: – Мои друзья этому не поверят, а остальные меня не интересуют. Оно бы даже и к лучшему: тут такая зона, что даже мнимое сотрудничество с ЧК может огородить человека от многих неприятностей. Так что действуйте. Кстати, как вы сочетаете такие методы работы с законом?

Он: – Закон законом, а жизнь жизнью. Диалектика! Иногда для соблюдения закона нужно отступать от него.

Я: – Иногда? А кто дозирует?

Он: – Вы на спецу, а не где-то там. Тут не исправительное заведение, а карательное. Наше дело – согнуть вас в дугу, чтобы шелковыми стали. Ясно?

11.8. Решили написать обращение к У Тану. Остановились на моем варианте. Правда, не исключено, что У Тан уйдет с поста генерального секретаря ООН. И тогда личная форма обращения к генеральному секретарю неудачна. Но это не суть важно. Вот текст «Обращения», подписанного не только мною, но и Федоровым и Мурженко.

Генеральному секретарю ООН г-ну У Тану

ОБРАЩЕНИЕ

(Эпиграф: «…Необходимо, чтобы права человека охранялись властью закона в целях обеспечения того, чтобы человек не был вынужден прибегать в качестве последнего средства к восстанию против тирании и угнетения; ст. 13, 1) Каждый человек имеет право свободно передвигаться и выбирать себе местожительство в пределах каждого государства; 2) Каждый человек имеет право покидать любую страну, включая свою собственную, и возвращаться в свою страну; ст. 14, 1) Каждый человек имеет право искать убежище в других странах и пользоваться этим убежищем; ст. 15, 2) Никто не может быть лишен своего гражданства или права изменить свое гражданство; ст. 19. Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их; это право включает свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ». – «Всеобщая Декларация прав человека»).

Господин У Тан, мы набрались духу обратиться к Вам с рядом вопросов, ответ на которые имеет для нас жизненно важное значение. Разумеется, мы обращаемся к Вам не как к частному лицу, а как к человеку, возглавляющему организацию, цели и принципы которой нам очень близки, как к человеку, в значительной мере символизирующему для нас ООН. Однако, мы просим Вас вникнуть в суть нашего положения не только в качестве главы ООН, не только как лицо, обладающее всей полнотой информации по интересующим нас вопросам, но и чисто по-человечески. Именно в уповании на такое постижение специфики ситуации, в которой мы пребываем, мы и предпочли обратиться не к безликой Организации, но именно к Вам. Будь у нас хоть малая толика надежды на объективную реакцию советских компетентных органов или имей мы возможность почерпнуть нужные нам сведения из специальной литературы, мы, поверьте, не осмелились бы беспокоить Вас. Но, увы, советские компетентные органы не жалуют нас, заключенных, вниманием – в лучшем случае они поручат какому-нибудь полуграмотному лагерному начальнику провести с нами «воспитательно-разъяснительную работу», – к литературе же (разумеется, советской, ибо о западной, упаси Боже, или хотя бы издающейся в так называемых странах народной демократии не может быть и речи) доступ нам жестко ограничен.

Мы – это: Кузнецов Эдуард Самуилович, еврей, 32 лет от роду, в 1968 г. отбывший 7-летнее заключение за так называемую антисоветскую деятельность, а в 1970 г. приговоренный Ленинградским городским судом за попытку изменить родине путем бегства за границу к 15 годам, за организационную деятельность – к 15 годам, за покушение на хищение государственной собственности в особо крупных размерах (имеется в виду самолет) – к 15 годам, за размножение (в 2-х экземплярах), хранение и распространение «мемуаров» Литвинова – к 10 годам, за размножение (в 1 экземпляре), хранение и распространение с целью ослабления советской власти книги Шуба «Политические деятели России» – еще к 10 годам; Мурженко, Алексей Григорьевич, украинец, 1942 года рождения, в 1968 году освободившийся после 6-летнего срока за антисоветскую деятельность, в 1970 г. осужденный Ленинградским городским судом за покушение на измену родине на 14 лет; Федоров Юрий Павлович, русский, 28 лет, освободившийся в 1965 г. после 3,5 лет заключения за антисоветскую деятельность, приговоренный в 1970 г. тем же Ленинградским городским судом за измену родине к 15 годам, за организационную деятельность – к 15 годам, за попытку похитить самолет – к 15 годам. Мы признаны особо опасными государственными преступниками, особо опасными рецидивистами и ныне содержимся в спецлагере особого режима. На суде мы не признали себя виновными в предъявленном нам обвинении, хотя советская пресса и сообщала об обратном (см., например, «Известия» от 1-го января 1971 г.), и сейчас мы заявляем, что нас судили за преступления, которые мы не только не совершали, но и не собирались совершать. Мы жертвы преднамеренно расширительной интерпретации понятия измены родине – противоправного политико-юридического приема, четко осужденного на Нюрнбергском процессе в 1946 г., – и противозаконного применения к нам статьи по аналогии (за отсутствием в советском уголовном кодексе статьи об угоне самолетов, нас обвинили в намерении присвоить самолет). Мы, не отрицая инкриминированных нам актов, считаем умышленно ложной квалификацию их: мы полагаем, что виновны в попытке совершить угон самолета, но не в намерении присвоить его и не в покушении на измену родине, а всего лишь в нелегальном побеге за границу.