Дон Делилло - Белый шум

Под вечер я повез Бабетту в ее кружок по изучению осанки. На путепроводе над парковой дорогой мы остановились и вышли из машины посмотреть закат. После воздушнотоксического явления закаты стали почти нестерпимо красивыми. Впрочем, явной связи тут не было. Если особые свойства деривата ниодина (вкупе с ежедневными утечками нечистот, поллютантов, отравляющих и психотропных веществ) и были причиной эстетического скачка и без того великолепных закатов к бескрайним и величественным небесным миражам, словно написанным красной охрой и внушающим ужас, доказать этого никто не сумел.

– Во что ж еще нам верить? – спросила Бабетта. – Как еще объяснить?

– Не знаю.

– Мы же не в пустыне и не на берегу океана. У нас должны быть тихие зимние закаты. Но взгляни на это пылающее небо. Как оно прекрасно и трагично! Раньше солнце садилось за пять минут. А теперь закаты длятся целый час.

– С чего бы это?

– С чего бы это? – сказала она.

На путепроводе с этой точки открывалась панорама на запад. С тех пор, как закаты стали другими, люди приезжали сюда, ставили машины и выходили просто постоять на пронизывающем ветру, робко переброситься друг с другом парой слов и посмотреть. Здесь уже стояли четыре машины, непременно должны подъехать новые. Путепровод стал смотровой площадкой. За несоблюдением запрета на стоянку полицейские смотрели сквозь пальцы. Как на олимпийских играх для инвалидов, когда все ограничения кажутся несущественными.

Вечером я вернулся к конгрегационалистской церкви за Бабеттой. Покататься со мной поехали Дениза и Уайлдер. В джинсах и теплых гетрах Бабетта выглядела прекрасно и волнующе. Гетры придают осанке почти военный характер, нечто от выправки древних воинов. Разгребая снег, Бабетта надевала еще и меховую повязку на голову. А я представлял себе пятый век нашей эры. Вокруг бивачных костров стоят солдаты, вполголоса переговариваются на своих тюркских и монгольских наречиях. Безоблачные небеса. Воображал геройскую, достойную подражания смерть Аттилы.

– Как занятия? – спросила Дениза.

– Так успешно, что мне предложили вести еще один курс.

– Какой?

– Джек не поверит.

– Какой? – спросил я.

– Еды и питья. Называется «Еда и питье: основные параметры». Что, надо признать, звучит немного глупее, чем следовало бы.

– Чему ты сможешь их научить? – спросила Дениза.

– В том-то и дело. Тема, в сущности, неисчерпаема. В жару есть легкую пищу. Пить больше жидкости.

– Но это и так все знают.

– Знания ежедневно обновляются. Людям нравится, когда чем-то подкрепляются их убеждения. Не ложитесь отдыхать, плотно поев. Не пейте спиртного натощак. Купаться можно не раньше, чем через час после еды. У взрослых жизнь сложнее, чем у детей. Мы росли, понятия не имея обо всех этих меняющихся обстоятельствах и воззрениях. А в один прекрасный день начали с ними сталкиваться. Поэтому людям необходимо, чтобы человек авторитетный еще раз объяснил им, как можно поступать в каждом конкретном случае, а как нельзя, по крайней мере, до поры до времени. А кроме меня, там никого не нашлось, только и всего.

К экрану телевизора прилипла наэлектризованная пушинка.

В постели мы лежали молча. Словно страшась какого-то безжалостного удара, я спрятал голову между грудями Бабетты. Я твердо решил не рассказывать ей о компьютерном вердикте: узнав, что почти наверняка переживет меня, она пришла бы в отчаяние. Залогом моей решимости, моего молчания, стало ее тело. Каждую ночь я придвигался ближе к ее груди и тыкался носом в эту спасительную ложбинку, как получившая пробоину подлодка в ремонтный док. Ее грудь, ее теплые губы, проворные руки, кончики пальцев, едва касавшиеся моей спины, придавали мне мужества. Чем легче прикосновение, тем тверже я верил: она ничего не должна узнать. Лишь ее собственное безрассудство могло бы сломить мою волю.

Однажды, перед тем, как предаться любви, я чуть было не попросил ее надеть гетры. Но просьбу скорее вызвала бы, наверное, жажда сострадания, чем нетипичное сексуальное желание, и я испугался, что Бабетта заподозрит неладное.

Я попросил своего преподавателя немецкого продлить каждый урок на полчаса. Казалось, мне именно сейчас никак не обойтись без знания языка. В комнате у него было холодно. Он одевался, как в ненастье, и, казалось, постепенно придвигал к окнам все больше мебели.

Мы сидели друг против друга в полутьме. Словарный состав и правила грамматики я осваивал весьма успешно. Легко мог бы выдержать письменный экзамен и получить высшую оценку. Но произношение по-прежнему давалось мне с трудом. Данлопа это, видимо, не беспокоило. Он бесконечно демонстрировал свою дикцию, и в лицо мне летели колючие капельки слюны.

Мы увеличили количество уроков до трех в неделю. Казалось, Данлоп покончил со своей растерянностью, стал чуть собраннее. У стен и окон продолжали скапливаться картонные коробки, мебель, газеты, полиэтиленовые чехлы – все, что он мог подобрать где-нибудь в канаве. Я упражнялся в произношении, а он внимательно смотрел. Как-то раз попробовал сунуть мне в рот правую руку, чтобы придать нужное положение языку. Странное и ужасное мгновение – навязчивое проявление близости. Никто еще не касался моего языка руками.

Город по-прежнему патрулировали немецкие овчарки, сопровождаемые людьми в костюмах из милекса. К собакам мы привыкли, радовались им, кормили и баловали, но так и не притерпелись к ряженым пугалам в ботинках на толстой подошве и в противогазах с резиновыми шлангами. Экипировка слишком напоминала нам обо всех неприятностях и страхах.

За обедом Дениза спросила:

– Почему бы им не одеться нормально?

– Они ведь на дежурстве, – сказала Бабетта. – Это не значит, что мы в опасности. Собаки учуяли следы ядов только на окраине.

– Именно в этом нас хотят убедить, – сказал Генрих. – Обнародуй они точные данные, люди бы завалили суды исками на миллиарды долларов. Не говоря уже о демонстрациях, панике, насилии и общественных беспорядках.

Казалось, такая перспектива доставляет ему удовольствие.

– Это уже некоторый перегиб, не правда ли? – сказала Бабетта.

– В чем перегиб – в моих словах или в том, что может произойти?

– И в том и в другом. Нет оснований считать, что опубликованные сведения неверны.

– Ты в самом деле в это веришь? – спросил Генрих.

– А с какой стати я должна не верить?

– Да опубликуй они хоть часть подлинных результатов этих расследований, вся промышленность потерпела бы крах.

– Каких расследований?

– Тех, что ведутся по всей стране.

– В том-то и дело, – сказала Бабетта. – Каждый день по телевидению сообщают о новой утечке ядовитых веществ: канцерогенных растворителей из цистерн, мышьяка из дымовых труб, радиоактивной воды из атомных электростанций. Насколько велика опасность, если это происходит постоянно? Разве опасное явление по определению не должно быть необычным?