Дон Делилло - Белый шум

Я говорил с ней спокойно. Таким голосом возлежащий философ мог бы обращаться к молодому члену академии, чья научная работа подает надежды и где-то даже блистательна, но, возможно, слишком несамостоятельна и питалась эрудицией старшего коллеги.

– Это я у нас в семье одержим страхом смерти, Баб. Только я.

– Ты никогда не говорил.

– Чтобы ты не волновалась. Всегда была энергична, счастлива, полна жизни. Счастлива у нас ты. А я дурак, я обреченный. Это же непростительно: выходит, ты совсем не такая, как я думал. Я оскорблен, уничтожен.

– Я всегда считала, что ты способен размышлять о смерти. Ты же мог ходить на прогулки и размышлять. Но сколько мы ни говорили о том, кто умрет раньше, ты ни разу не сказал, что боишься.

– К тебе это тоже относится. «Как только дети станут взрослыми». Как будто речь шла о поездке в Испанию.

– Я действительно хочу умереть первой, – сказала она, – но это не значит, что мне не страшно. Я безумно боюсь. Боюсь постоянно.

– А я прожил в страхе больше половины жизни.

– Что я, по-твоему, должна сказать? Что твой страх старше и мудрее моего?

– Я просыпаюсь весь в поту. В смертельной испарине.

– А я жую резинку, потому что у меня горло сжимается.

– А у меня нет тела. Я – всего-навсего разум или же личность, совершенно одинокая в громадном пространстве.

– А я впадаю в ступор, – сказала она.

– А у меня нет сил пошевелиться. Я нерешителен, безволен.

– А я представляла себе, как умирает моя мама. Потом она умерла.

– А я представляю себе, как умирают все. Не только я. У меня болезненное воображение.

– Я была так виновата! Считала, что мама умерла потому, что я представила ее смерть. Кажется, я и свою смерть предчувствую. Чем больше о ней думаю, тем раньше она придет.

– Как это странно. Нам так глубоко, жутко, неизбывно страшно за себя и за тех, кого любим. И все-таки мы ходим, разговариваем с людьми, едим и пьем. Как-то ухитряемся что-то делать. Страхи у нас сильные и неподдельные. Разве не должны они парализовать нас? Как же нам удается совладать с ними, пусть до поры до времени? Мы водим машину, что-то преподаем. Почему никто не видит, как нам было страшно – вчера вечером, сегодня утром? Неужели мы все скрываем друг от друга эти чувства по взаимному согласию? А может, мы, сами того не зная, храним одну общую тайну? Носим одну и ту же маску?

– А что если смерть – всего-навсего звук?

– Электрические помехи.

– Их слышно беспрестанно. Они повсюду. Ужас.

– Однообразный белый шум.

– Порой от него нет спасения, – сказала она. – А иногда он проникает в душу постепенно. Я пытаюсь говорить с ним: «Еще рано, Смерть, погоди».

– Я лежу в темноте и смотрю на часы. Сплошь нечетные числа. Час тридцать семь ночи. Три пятьдесят девять утра.

– Смерть отмечена нечетными числами. Так сказал мне сикх. Тот праведник из Айрон-Сити.

– В тебе вся моя сила, вся энергия. Как же мне убедить тебя, что это страшная ошибка? Я всегда смотрел, как ты купаешь Уайлдера, гладишь мою мантию. А теперь эти невинные наслаждения мне недоступны. Неужели ты не сознаешь, как чудовищно поступила?

– Порой от этого бывает так больно, словно меня ударили, – сказала она. – Так, что даже отпрянуть хочется.

– Неужели ради этого я женился на Бабетте? Чтобы она скрывала от меня правду, прятала вещи, участвовала в тайном сексуальном сговоре против меня? У всех заговоров одна цель, – мрачно сказал я ей.

Мы крепко, надолго обнялись, стиснули друг друга в объятиях, и было в них все: любовь, печаль, нежность, секс и борьба. Как ловко мы чередовали эмоции, находили нюансы, используя малейшие движения наших рук, наших бедер, каждый, даже самый слабый вдох, чтобы достичь согласия в этом нашем страхе, скорее покончить с соперничеством, противопоставить свои затаенные желания хаосу в наших душах.

Этилированный, неэтилированный, неэтилированный высшего качества.

Отдыхая после любви, мы лежали нагишом, мокрые и блестящие от пота. Я укрыл нас обоих одеялом. Некоторое время мы сонно перешептывались. Включился приемник.

– Я здесь, рядом, – сказал я. – Скажи, что тебе хочется или нужно, и я все сделаю, как бы это ни было трудно.

– Глоток воды.

– Запросто.

– Я пойду с тобой.

– Полежи отдохни.

– Не хочу одна.

Мы надели халаты и направились в ванную попить воды. Бабетта пила, а я тем временем отлил. По пути в спальню я обхватил ее одной рукой, и мы пошли в обнимку, навалившись друг на друга, как подростки на пляже. Я постоял у кровати, а Бабетта аккуратно расправила простыни и положила на место подушки. Она сразу легла и свернулась калачиком, но мне еще нужно было кое-что выяснить и кое-что сказать.

– И все-таки – чего удалось добиться сотрудникам «Грей Рисерч»?

– Они изолировали часть мозга, отвечающую за страх смерти. Дилар воздействует на этот участок и приносит облегчение.

– Невероятно.

– Это не просто сильнодействующий транквилизатор. Препарат особым образом взаимодействуете медиаторами мозга, связанными со страхом смерти. Каждой эмоции, каждому чувству соответствуют свои медиаторы. Мистер Грей обнаружил медиаторы страха смерти, а затем решил найти такие препараты, которые заставили бы мозг вырабатывать собственные ингибиторы.

– Поразительно и очень страшно.

– Всё, что происходит с тобой всю жизнь, – результат стремительного движения молекул где-то у тебя в мозге.

– Генриховы теории насчет мозга. Все они верны. Мы – сумма наших химических импульсов. Не надо мне это рассказывать. Даже думать об этом невыносимо.

– По количеству молекул на определенном участке можно установить все, что ты говоришь, делаешь и чувствуешь.

– А что происходит в этой системе с добром и злом? Со страстью, завистью и ненавистью? Они что, превращаются в скопление нейронов? Не хочешь ли ты сказать, что целой эпохе человеческих слабостей настал конец, и трусость, садизм, растление – слова бессмысленные? Мы что, должны с тоской об этом вспоминать? А как же наша кровожадность? Раньше убийца внушал людям страх: его злодеяние было подвигом. А что происходит, когда мы сводим преступление к молекулам и клеткам? Мой сын играет в шахматы с убийцей. Он все это мне рассказывал. Не хочу слушать.

– Могу я наконец поспать?

– Погоди. Если дилар приносит облегчение, почему же ты в последние дни так грустишь, почему все время смотришь в пространство?

– Все просто. Лекарство не действует.

На этих словах голос ее дрогнул. Бабетта с головой накрылась одеялом. Мне осталось только глазеть на ее холмы и перекаты. На радио позвонил мужчина: «Никак не могу понять, какого я пола». Сквозь стеганое одеяло я погладил Бабетту по голове и плечам.

– Может, уточнишь, в чем дело, Баб? Я здесь, рядом. Я хочу помочь.