Олег Лекманов - Осип Мандельштам: Жизнь поэта

На Мандельштамовский «Камень» было опубликовано пять рецензий: все они были благожелательными. Николай Гумилев так оценивал первый, «символистский» раздел книги: «В этих стихах свойственные всем юным поэтам усталость, пессимизм и разочарование, рождающие у других только ненужные пробы пера, у О. Мандельштама кристаллизуются в поэтическую идею—образ: в Музыку с большой буквы». [176] Цит. по: Гумилев Н. Сочинения: В 3 т. Т. 3. С. 217. «С символическими увлечениями О. Мандельштама покончено навсегда». [177] Там же. Таким выводом—прогнозом глава «Цеха поэтов» завершил свою рецензию.

Однако этот прогноз оказался несколько скоропалительным: примерно в середине 1913 года Мандельштам – подлинный «виртуоз противочувствия» [178] Аверинцев С. С. Судьба и весть Осипа Мандельштама. С. 30. – предпринял попытку «покончить» не только со своими символическими, но и со своими акмеистическими «увлечениями». К этому времени наметился альянс Михаила Зенкевича, Владимира Нарбута и Мандельштама с кубофутуристами из группы «Гилея» (В. Хлебниковым, В. Маяковским, А. Крученых, Б. Лившицем, братьями Бурлюками). А с Бенедиктом Константиновичем Лившицем Мандельштам сошелся настолько тесно, что в своих мемуарах Лившиц даже счел возможным назвать поэта—акмеиста «товарищем по оружию». [179] Лившиц Б. Полутораглазый стрелец. Стихотворения. Переводы. Воспоминания. Л., 1989. С. 516.

Из устных воспоминаний Михаила Зенкевича: футуристы «соглашались, чтобы туда, значит, <���вошли> я, Нарбут и Мандельштам… Это они соглашались блокироваться. В это время посредником был брат <���Давида> Бурлюка – Николай Бурлюк (член „Цеха поэтов“. – О. Л.), и вот тут (на лекции

К. И. Чуковского о футуризме в ноябре 1913 года. – О. Л.) было первое совместное выступление. Выступал, ну, теоретически больше, а не только со стихами, Мандельштам, готовил выступление. Он ко мне приходил и потом… он говорил: «Я у них был…» Ну, в общем, говорит: «Я их видел. Это такая богема, богема, знаешь. Вот пойдем на вечер… Я заново переписал это выступление» и так далее. <���…> Они на лекцию Чуковского пришли… Вот пришел Маяковский, он там выступал, и выступал Мандельштам». [180] Цит. по первой публикации: Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. С. 569.

Союз трех акмеистов—отступников с кубофутуристами в итоге не состоялся. Может быть, потому, что уж слишком разными стихотворцами были сами акмеисты. Когда Зенкевич в письме к Нарбуту предложил издать поэтический сборник на троих с Мандельштамом, он получил следующий ответ: «Относительно издания сборника – тоже вполне согласен: да нужны – и твой, и мой. Можно и вместе (хорошо бы тогда пристегнуть стихи какого—либо примкнувшего к нам кубиста). Мандель мне не особенно улыбается для этой именно затеи. Лучше Маяковский или Крученых, или еще кто—либо, чем тонкий (а Мандель, в сущности, такой) эстет». [181] Владимир Нарбут: 16 писем к Михаилу Зенкевичу // «Сохрани мою речь…». Вып. 4/1. М., 2008. С. 86. Георгий Иванов вспоминал, что Мандельштама удержал от вступления в группу «Гилея» «Бенедикт Лившиц, кстати, сам кубофутурист». [182] Иванов Г. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 3. С. 619.

В мемуарной книге «Полутораглазый стрелец» Лившиц, имитируя анафорическую композицию хлебниковского «Зверинца», изобразил Мандельштама в кругу петербургских поэтов—модернистов. Он описал салон художницы Анны Михайловны Зельмановой—Чудовской, «где Сологуб неудачно острил и еще неудачнее сочинял экспромты, один из которых начинался буквально следующими строками:

Где автор тоненького зеленого «Камня», вскидывая кверху зародыши бакенбардов, дань свирепствовавшему тогда увлечению 1830 годом, который обернулся к нему Чаадаевым, предлагал «поговорить о Риме» и «послушать апостольское credo».

Где, перекликаясь с ним, Гумилев протяжно читал в нос свой «Ислам»…». [183] Лившиц Б. Полутораглазый стрелец. Стихотворения. Переводы. Воспоминания. С. 521.

Об увлечении автора «Камня» католическим Римом и Чаадаевым речь пойдет чуть дальше, пока же самое время сказать несколько слов об увлечении Мандельштама Анной Зельмановой—Чудовской.

Из первого Мандельштамовского «Камня» тема любви была старательно удалена. Лишь в одном стихотворении книги внимательный читатель мог обнаружить едва уловимый намек на присутствие женщины:

(«Медлительнее снежный улей…», 1910)

В тех десяти стихотворениях раннего Мандельштама, которые в первый «Камень» не вошли и которые условно можно причислить к любовной лирике, облик героини также распознать очень трудно. Она появляется или на одно короткое мгновение («Ты выскользнула в легкой шали») или даже – не появляется совсем, вопреки ожиданиям героя:

(«Пустует место. Вечер длится…», 1909)

Довольно часто, как бы стараясь удержать свою возлюбленную «в рамках» стихотворения, поэт напрямую адресуется к ней («Нежнее нежного / Лицо твое»; «Твоя веселая нежность / Смутила меня»; «Ты прошла сквозь облако тумана»). Неудивительно, что реальные имена всех этих «ты» никто из читателей не знал и никогда не узнает.

Именем Анны Зельмановой—Чудовской, «женщины редкой красоты, прорывавшейся даже сквозь ее беспомощные, писанные ярь—медянкой автопортреты», [184] Там же. С. 520. открывается «донжуанский список» Мандельштама, заботливо составленный поздней Ахматовой: «Первой на моей памяти была Анна Михайловна Зельманова—Чудовская, красавица художница. Она написала его портрет на синем фоне с закинутой головой (1914, на Алексеевской улице). Анне Михайловне он стихов не писал, на что сам горько жаловался – еще не умел писать любовные стихи». [185] Ахматова А. Листки из дневника. С. 127. Впрочем, одно из мандельштамовских стихотворений 1914 года – «Приглашение на луну» – по—видимому, было обращено именно к Анне Зельмановой: вторая половинка ее составной фамилии (Зельманова—Чудовская) напрашивается на сопоставление с первой половинкой составного образа «чудо—голубятен» из «Приглашения на луну». А звучание первой половинки фамилии художницы (Зельманова—Чудовская), возможно, отозвалось в первой половинке составной «земли—злодейки» из Мандельштамовского стихотворения: