Александр Мосолов - При дворе последнего императора

Конечно, впоследствии об этом узнали военные газеты, а затем и широкая публика. Не все, однако, знают, что император Вильгельм в письме к государю поздравил его с этою мыслью и ее исполнением, но, говорят, в несколько кислых выражениях. А наш военный агент в Берлине сообщил, что кайзер потребовал перевода всех статей по этому предмету из русских газет и досадовал, что не ему, германскому императору, пришла эта мысль.

После доклада этих сведений военным министром царь пожалел, что разрешил предать гласности испробованную им перемену снаряжения.

Царь считал себя военным, первым профессиональным военным своей империи, не допуская в этом отношении никакого компромисса. Долг его был долгом всякого военнослужащего.

Поясню примером, восходящим еще ко времени русско-японской войны.

Всем известна эта несчастная кампания: части следовали за частями; астрономические расстояния, отделявшие Европейскую Россию от театра военных действий (при незавершенной Круго-Байкальской железной дороге), пожирали наши войска совершенно бесследно. Жертвы все нарастали. Главнокомандующий Куропаткин повторял: «Терпения, терпения». Месяцы текли, а успехов все не было. Мало утешительного слышалось и писалось с фронта: доходили слухи о недоразумениях среди высшего начальства — признак нехороший.

Государь начал объезжать войска и благословлять их пред выступлением в поход. Речи царя к частям были весьма удачны и, особенно говорившиеся экспромтом, производили сильное впечатление. Заканчивались проводы войсковой части вручением ей иконы, благословлением от императрицы и государя.

Николай II становился все молчаливее. Чувствовалась под наружною сдержанностью безусловная тревога. Наконец и у него прорвались слова:

— Пожалуй, было бы лучше, чем провожать войска, самому проводить их на фронт.

Немногие из присутствовавших обратили внимание на это восклицание. Впоследствии оно было для меня настоящим откровением: в интересах почти что колониальной войны, ради сражений, протекающих где-то в Китае, в двадцати днях железнодорожной езды от столицы, царь стремился отбыть на фронт. Его долгом, думал он, было стать посреди своих воинов, разделив их тяготы.

Великая (первая мировая) война.

Зимний дворец, как и в японскую войну, превратился в громадную мастерскую для изготовления белья и санитарных принадлежностей, а затем стал огромнейшим госпиталем, обставленным по последнему слову науки благодаря необыкновенным заботам императрицы.

Первые успехи.

Все ликовали. Лично я был в особо радостном настроении, что мой родной конный полк отличился под Коушином, заставив отступить 2-ю ландверную бригаду, причем взятие батареи эскадроном барона Врангеля (впоследствии командующего Добровольческой армии) значительно способствовало этому успеху нашей кавалерии. Равно меня радовали письма сына, говорившие о славных делах лейб-казачьего полка, в котором он служил.

Однако мало-помалу потери на войне увеличивались… Наступление остановилось… затем неудачное сражение под Танненбергом… уничтожение самсоновской армии… общее отступление… бесславные сдачи крепостей… массовые эвакуации гражданского населения целых областей, в особенности еврейского, под угрозою вражеской оккупации… огульные подозрения в шпионстве.

Общественное мнение становилось тревожным.

Ставка выставила в свое оправдание две причины неудач: недостаток в снарядах и германский шпионаж. Козлом отпущения явился военный министр Сухомлинов. Для поддержания этих тезисов по требованию великого князя Николая Николаевича сменили военного министра и отдали его под суд, а для подтверждения версии о шпионаже был повешен жандармский полковник Мясоедов и начались ссылки лиц, носивших немецкие фамилии. В последнем особенно усердствовал начальник контрразведки генерал Бонч-Бруевич.

Общественность, получив возможность кого-либо обвинять, с радостью набросилась на указываемых виновников.

Что касается так называемых сфер, то мнения там расходились: одни поддерживали указываемые ставкою слухи, другие, не высказываясь во всеуслышание, видели главного виновника военных неудач в Николае Николаевиче. Великому князю ставили в вину нерешительность и, с другой стороны, такую строгость с начальствующими лицами, которая отнимала у тех всякую инициативу. Бывали случаи самоубийства из страха обидно-грубых нареканий.

Военные неудачи мало отражались на популярности Николая Николаевича: скорее порождали мысль в обществе и в высших кругах, что при условии неограниченности его полномочий успехов было бы больше.

Государь хорошо сознавал положение дел на фронте. Не обеляя полностью действий военного министра, он считал, что нападки на Сухомлинова должны были скрывать неудачные распоряжения верховного командования. Страх же шпионажа был лишь обычным средством сокрытия настоящих причин наших поражений. Царь, по своей натуре, не высказывал недовольства, которое, безусловно, накоплялось в нем.

Несмотря на правильное понимание этого периода войны, царь не сделал ни одного шага, могущего дискредитировать Верховного, до дня отрешения его от должности: вот почему оно и явилось для всех такою неожиданностью. Скажу больше: я чувствовал в царе такой наплыв любви к родине и жажды ее величия, что даже в случае больших удач он не возымел бы приписываемой ему часто ревности к популярности великого князя. В данном случае подобное чувство отходило на задний план пред искренним, глубоким патриотизмом. Возвышенность и сила этого чувства выявились особенно во время заточения государя и не покидали его вплоть до кончины.

Но одновременно он отлично сознавал и все последствия смены командования. Нет ничего опаснее во время военных действий как такая смена начальника, окруженного людьми, ему уже известными и оцененными по достоинству, и передача его обязанностей другому лицу.

Приходится коснуться вопроса о возложении царем на себя звания главнокомандующего — одного из самых загадочных и трагических обстоятельств этой эпохи. Прямолинейное и бескомпромиссное чувство военного долга пагубно отразилось на судьбах империи.

Продвижение противника в глубь России действовало удручающе на армию и народ. Царь считал, что своим вступлением в командование он поднимет дух войск и даст толчок, могущий остановить движение немцев. Конечно, в случае неудачи он рисковал своим троном, но у него было убеждение в конечной победе. Успех все бы покрыл, и Россия стала бы всесильною. Мог ли он предвидеть крушение империи и народные судороги, последовавшие за этою катастрофою, когда вокруг него никто ясно этого ему не высказывал?