Илья Эренбург - Воспоминания об Илье Эренбурге

Перед началом вечера меня познакомили с Эренбургом. Оп говорил о своих впечатлениях от крушения Франции, от гитлеровской Германии, через которую он проехал, возвращаясь в Москву из Парижа. Я задал ему несколько наивный вопрос:

— Как немцы?..

Мне хотелось знать, каковы резервы антифашизма в немецком народе.

Илья Григорьевич отозвался в той скептической манере, которая выражает так называемый "юмор висельника". Он сказал:

— Немцы?.. Их очень быстро развратил Гитлер. Они стали вороваты. У меня в гостинице украли бутерброды с сыром. Раньше такого в Германии не бывало…

В период временного пакта с Германией Эренбург сравнительно мало выступал в печати. Он работал над "Падением Парижа", писал антифашистские публицистические статьи и очерки в газете «Труд». В редакции журнала «Ленинград» возникла мысль осветить эту публицистическую работу Эренбурга, — мы поместили обзор его очерков в «Труде», обильно их процитировали. Номер журнала, в котором появился этот обзор, получил большой читательский резонанс.

Все мы знали тогда, что война неотвратима. Илья Эренбург чувствовал это, однако острее, чем многие из его слушателей и читателей, — он видел воочию, как действовала военная машина фашизма, как нацистский кованый сапог топтал поля Франции и разрушал и уродовал жизнь французского народа. Его работа в «Труде» была как бы репетицией той огромной, повседневной, поистине подвижнической публицистической деятельности, которой он отдал свои силы в годы Великой Отечественной войны.

В послевоенные годы, работая в Германии, я вступил в переписку с Ильей Григорьевичем. Мне хотелось, чтобы его новые произведения прозвучали и на немецком языке, чтобы новый немецкий демократический читатель воспринимал его как гуманиста, каким он был на самом деле, а не как этакого записного немцееда, каким еще недавно пыталась изобразить его нацистская печать. Конечно, новый читатель в Восточной Германии ужо решительно не верил тем «уткам», которые порхали по страницам геббельсовского "Дас Райх", но клевета — оружие дальнего действия, от нее кое-что остается, и Эренбурга в Германии кое-кто и после войны считал чуть ли не немцененавистником.

Была переведена и поставлена на сцене пьеса-памфлет Эренбурга "Лев на площади", велась работа по переводу его большого социально-исторического романа «Буря». Я сообщил об этом писателю и вскоре получил от него следующее письмо:

"Дорогой товарищ Дымшиц, спасибо за письмо и оттиск «Льва». Пожалуйста, пришлите мне книгу, а также вырезки-отчеты о постановках — буду очень признателен. Как «Буря» (не общая, а моя)?

Душевно Ваш

И. Эренбург".

Сводка отзывов о спектакле "Лев на площади" была составлена и послана Илье Григорьевичу. Через некоторое время я навестил его в Москве, на улице Горького. Заодно я привез ему номер журнала "Ди Вельтбюне" с моей статьей о "Падении Парижа".

Эренбург принял меня радушно. Расспрашивал о Берлине. Потом сказал:

— Берлин — город некрасивый. То ли дело Париж… Я всегда тоскую по Парижу. Люблю его пепельные краски, плебейский юмор парижан.

Я ответил, что у берлинцев есть свой юмор, веселый и нередко мягкий.

— Нет, тяжеловатый… — сказал Эренбург.

Он спросил, знаю ли я актера Фрица Распа.

— Как же, знаю, — ответил я. И тут же вспомнил рассказ Распа о том, как помогло ему имя Эренбурга при вступлении наших войск в Германию.

Увидев первых же наших солдат, Фриц Расп спустился из дома в сад, быстро вырыл из земли запрятанную от гитлеровцев пачку книг Ильи Эренбурга (на немецком языке) с дарственными надписями автора и предъявил их нашим воинам. Книги были двадцатых годов, надписи дружеские. Эренбург благодарил актера за участие в фильмах по его, Эренбурга, сценариям. Солдаты позвали переводчика, потом пришел их командир — старший лейтенант. Актеру тотчас же приволокли продуктов с солдатской кухни. На дверях его дома появилась надпись: "Здесь живет друг Ильи Эренбурга. Дом охраняется советскими войсками".

Я рассказал об этом эпизоде Илье Григорьевичу. Он заметил, что Расп молодец, находчивый человек. Он, сказал Эренбург, всегда был хорошим парнем и сумел сквозь годы честно пронести старую дружбу.

— Я хотел бы послать Распу посылочку и письмо. Можете взять с собой? спросил Эренбург.

— Разумеется.

Хозяин вышел на кухню, принес что-то съестное, потом достал бутылку доброго вина, из ящика вынул пачку гаванских сигар, превратил все это в пакет. И принялся писать письмо.

— Вот посмотрите, — сказал он, закончив писать.

— Но зачем же?.. — Я, разумеется, не стал читать письмо. Прочитал только первую его строчку и не мог удержаться от улыбки. Илья Эренбург, окрестивший гитлеровцев фрицами, обращался к Распу в весьма элегической манере: "Дорогой Фриц!"

Посылочку от Эренбурга я, конечно, передал Распу, и тот был тронут вниманием старого товарища.

В один из моих приездов из Берлина в Москву мы встретились с Ильей Григорьевичем в Камерном театре. Играли его пьесу "Лев на площади". После спектакля я проводил Эренбурга до дома.

Вечер был весенний, теплый. Мы медленно, с остановками, шли по Тверскому бульвару, потом по улице Горького. Говорили на разные темы, совсем не касаясь спектакля, который меня не порадовал. Илья Григорьевич о постановке не проронил ни слова, только как-то «поясняюще» сказал, что сознательно отдал пьесу А. Я. Таирову, которого не переставали упрекать в «невнимании» к советской драматургии.

— Какая-то чепуха, Александр Яковлевич ставил и ставит много советских пьес. И вместо благодарности получает попреки. А он — живая душа, прекрасный художник.

Потом Илья Григорьевич с горечью говорил о некоторых художниках, которых в ту пору не понимала и не принимала большая часть критиков. Он назвал таких мастеров; мне запомнились имена Фалька, Сарры Лебедевой, о которых он отозвался с любовью.

— Их замалчивают, — заметил Эренбург. — Для художника нет ничего хуже, чем критика молчанием.

Затем он заговорил о молодых поэтах, о тех, что пришли в литературу с фронтов. Я назвал Михаила Дудина, коротко, сбивчиво рассказал о нем, о его военных стихах, даже процитировал что-то из моих любимых стихотворений «Весна», "Осень".

— Это хорошие стихи, — сказал Илья Григорьевич. И спросил, писал ли я о Дудине.

Я объяснил, что, работая за границей, почти не успеваю писать о литературе, лишь изредка сочиняю небольшие статьи. Но о военных стихах Дудина написал журнальную статью, — он поэт нашего, Ленинградского фронта, его любили в войсках, солдаты называли его: "Михаил, товарищ Дудин".

— Да, война… — сказал Эренбург. Потом помолчал и добавил, что есть люди, для которых вторая мировая война «недостаточна», которые охотно бы ее продолжили, а пока играют в «холодную» войну.