Константин Михаленко - 1000 ночных вылетов

На аэродроме Николай докладывает начальнику штаба:

— Обнаружили скопление танков противника, около двадцати машин. Атаковали. Один подорван прямым попаданием!

Медленно расстегиваю пуговицы комбинезона и осторожно — рука в перчатке — извлекаю злополучную мышь.

— Можешь добавить к сегодняшним трофеям… Николай садится на землю и захлебывается от смеха. Удивленно смотрит на нас начальник штаба. Сквозь смех Николай поясняет:

— А я-то думал… Я-то думал, тебя трясет от вида немецких танков! О-хо-хо! А ты! Ха-ха! Охотничек!..

С Димой Тарабашиным случаются самые удивительные истории. Как-то он не успел побриться перед построением, и командир полка, заметив его рыжую щетину, не без ехидства поинтересовался:

— Как же вы, товарищ Тарабашин, небритым и в строй? — и укоризненно покачал головой.

— Отпускаю бороду, товарищ командир! — нашелся Дима.

— Что же, — командир обернулся к начальнику штаба. — Отдайте приказ по полку: лейтенанту Тарабашину разрешено отпустить бороду.

Два месяца после того Дима плевался при виде своего изображения в зеркале и готов был выщипать по волоску злополучную, рыжую клочковатую бороду.

Вот и сегодня обычный полет с боевым донесением в штаб армии обернулся для Тарабашина неожиданностью.

Уже несколько дней полк стоит под Котлубанью, в непосредственной близости от линии фронта, от Сталинграда. С аэродрома видны дымные шапки пожарищ, слышна орудийная пальба. Разрывы снарядов и бомб сотрясают стены единственного дома, где расположился полк.

После посадки неподалеку от штаба армии Тарабашин оставил летчика, лейтенанта Руденко, у самолета, а сам направился в штаб. Чтобы легче было идти, Дима снял с себя комбинезон и остался в новом, недавно выданном мундире. Как известно, парадный мундир очень отличается от привычной гимнастерки, а тут еще рыжеватые Димины волосы… Подозрительно! Так и решили двое солдат, которые шли навстречу Тарабашину.

— Стой! Кто такой? Куда идешь?

— Летчик. Лейтенант. Иду в штаб.

— Летчик? — искренне удивились солдаты. — В штаб, значит, идешь?

— В штаб, — подтвердил Дима.

— А где ж твой штаб?

— Да во-он. За углом.

— А ну, шагай! — И солдаты взяли на изготовку автоматы.

Десяток раз ходил Тарабашин по этой дороге. Но сегодня вместо здания штаба зияла огромная воронка…

— Ну, где твой штаб?

— Был здесь…

— Сволочь! Еще по-русски лопочет! А ну, гад, становись к стенке!

— Товарищи…

— Гитлер тебе товарищ!

— Товарищи! У меня же пакет в штаб! Вот он!

— А ну давай, что там за пакет?

— Не могу. Он секретный.

— Черт с тобой и с твоим пакетом! Сами возьмем!

— Погоди! — остановил ретивого товарища другой солдат. — А может, действительно свой?

— Да ты на рожу его взгляни! Фриц! Точно — фриц!

— В общем-то, похож. Вот что, говори по-честному — кто ты и куда идешь? Валандаться с тобой некогда…

Так и оборвалась бы Димкина биография у развалин дома в Сталинграде, если бы не явилось чудо в облике штабного майора, который спешил куда-то по своим делам.

— Товарищ майор! — бросился к нему Дима.

— Стой!

Солдаты проверили документы майора и, не очень поверив в их подлинность, проводили обоих к новому месту расположения штаба.

Их привезли вчера вечером. Крытая брезентом полуторка остановилась у штаба и простояла там до утра. Утром начальник штаба привел их на аэродром. Кажется, их было трое. Но я видел только одну. Только ее — Таню! А может быть, и не Таню. Я еще не знаю, как ее зовут, но мне почему-то хочется, чтобы ее звали Таней… Узкие, покатые плечи, слегка удлиненная грациозная шея, легкие завитки волос на затылке, чуть приоткрытые, влажные лепестки губ и мохнатые, как лапки шмеля, ресницы… Таня. Я вижу только ее. Она стоит у самолета и с опаской поглядывает на крыло.

— Сюда?

— Да-да. Пожалуйста!

Узкая юбка мешает ей подняться на крыло. Девушка без смущения поднимает юбку, освобождая колени. Я подаю ей руку и провожу по губам пересохшим языком. Черт возьми, какие у нее стройные ноги! Какая маленькая ступня, какие… Изящный каблучок туфель протыкает непрочное перкалевое покрытие крыла.

— Ой!..

— Ничего, ничего. Пустяки. Теперь вам надо забраться в кабину. Это так просто. Только как же вам в юбке? Не девичье это дело — самолет.

— Я — лейтенант, товарищ летчик! Показывайте — как!

— Раз лейтенант — дело другое. Делается так. — Я влезаю на крыло и одним прыжком забираюсь в кабину. — Понятно? Так же и выходят на крыло. — Я показываю, за что надо держаться руками, куда ставить ноги. — Только прошу учесть, лейтенант, воздушная струя будет срывать с крыла… А в общем, тренируйтесь!

Я спрыгиваю на землю и решительно отворачиваюсь от самолета.

— Стойте! Младший лейтенант, вы должны посмотреть. Так?

Ну и дуреха! Неужели ей непонятно, что я не могу разглядывать ее обнаженные ноги под задранной юбкой, я… Это просто неприлично!..

— Младший лейтенант, помогите…

Ее нога застряла где-то между сиденьем штурмана и запуталась в привязных ремнях. С другой стороны фюзеляжа влезаю до половины в кабину. Мое лицо рядом с ее ногой. Под белой кожей где-то у щиколотки пульсирует голубая жилка. Черт возьми! Я еле сдерживаю желание поцеловать эту пульсирующую жилку. Трепещущие от волнения пальцы никак не могут справиться с запутанными ремнями…

— Повторим?

— Повторим!

Она уже уверенно влезает и вылезает из кабины, легко прыгает с крыла. Я учу ее надевать парашют, освобождаться от него, показываю, как собирать купол. Вместе мы собираем, укладываем и проверяем парашют — ей прыгать…

— Готовы? — спрашивает подошедший начальник штаба.

— Так точно, товарищ майор!

— До вечера свободны.

— Есть!

По колючей стерне пшеницы бреду в деревеньку, а в голове мелькают перепутанные образы — глазницы мертвой женщины, что лежала в сугробе возле нашей столовой, и серые глаза этой… лейтенанта. И пульсирующая голубая жилка под светлой кожей…

Сгущаются сумерки. Три самолета замерли на предварительном старте. Полк уже ушел на бомбежку, а мы ждем. Ждем условленного срока. И задание у нас другое: мы выбросим этих девчонок в десяти километрах западнее Калача. Это немецкий тыл… Эх, девчонки!..

На груди у меня под комбинезоном спрятаны новые хромовые сапоги. Комбинезон от них топорщится. Сапоги мне явно мешают. Ну, конечно, мешают! И я решительно направляюсь к стоящим в сторонке девчатам:

— Вот, лейтенант, надевай. А то в туфельках… Сама понимаешь…

— А вы?..

— Ты одевай. Портянки там внутри. Подмотай.

— Но…

— Потуже подмотай. Чтобы не свалились. Давай помогу.

— Спасибо.

Я смотрю на эту щупленькую девчонку, на то, как она неумело наматывает портянки, и вновь думаю о том, какая же это жестокая штука война, если она вынуждает такую прекрасную, нежную и беззащитную девчонку лететь черт знает куда, возможно, навстречу смерти. Смерти? Почему смерти? Она создана для жизни, для счастья! Я готов поднять ее на руки, прижать к груди и нести через все опасности, через всю жизнь!..