Николай Павленко - Меншиков

Когда он увидел, что у царицы не было сил забрать назад слово, данное Меншикову, он ушел с твердым намерением – во что бы то ни стало предотвратить вступление на русский трон молодого великого князя.

Если бы аудиенция Толстого у императрицы состоялась, то, вне всякого сомнения, она нашла бы прямое или косвенное отражение в отечественных источниках. Между тем ни один из них, в том числе такой первостепенный, как материалы следствия по прегрешениям петербургского полицеймейстера Антона Мануйловича Девиера, об аудиенции не сообщает ни слова.

Для заключения Девиера под стражу и его пыток был использован, как известно, ничтожный повод – его легкомысленное поведение во дворце 16 апреля – в день, когда жизнь императрицы держалась на волоске. Думается, что это обвинение является частью разработанного, возможно, тем же Остерманом дьявольского плана расправы с Толстым.

Петр Андреевич был противником плана Меншикова, это хорошо понимал князь. И тот решил изничтожить своего главного и наиболее опасного противника. В застенке Девиер признался, что он обсуждал с Толстым вопрос о том, как воспрепятствовать осуществлению плана Меншикова. Этого признания было достаточно, чтобы привлечь к следствию и Толстого.

Своего Александр Данилович достиг: в день своей смерти Екатерина подписала приговор привлеченным к следствию. В тот же день телеги под надзором 12 солдат и офицера выехали из Петропавловской крепости и взяли курс на Архангельск, чтобы доставить туда для последующей отправки на Соловки опасного соперника светлейшего. На Соловках Толстой прожил на положении ссыльного полтора года и умер там в конце января 1729 года. Меншиков, как видим, не пощадил человека, с которым в свое время был близок, но который осмелился встать на его пути. Борьба за власть не знала снисхождения ни к родственникам, ни к друзьям.

Для Меншикова кабинет-секретарь Макаров был очень нужным человеком.

Особую ценность сообщениям Макарова придавало то, что он из первых рук мог сообщить реакцию царя на те или иные события, поступки при чтении всякого рода донесений и документов – его реплики, едва уловимые интонации, жесты, мимика, многозначительное молчание. Порою реплика больше говорила о подлинном отношении царя к тому или иному делу, чем указ. Это учитывал князь, когда в 1720 году писал Макарову: «При письме царскому величеству положена от меня цидуля, о которой какое разсуждение будет, о том прошу меня по любви своей уведомить».

Поскольку Меншиков чаще прочих вельмож обращался к царю с донесениями – к этому его обязывали должности губернатора столичной губернии, президента Военной коллегии, сенатора, – то понятно желание князя узнать, как воспринят и оценен тот или иной его шаг. «Письма исправно дошли, которые его величество изволил принять за благо»; или: письмами царь «зело доволен». Меншикова бесспорно окрыляли и придавали уверенность такие слова, но их он мог узнать только от Макарова, поскольку царь стал писать Меншикову во много крат реже, чем прежде, и в его посланиях почти исчезли личные мотивы. И конечно же Меншикова приводили в уныние и вызывали беспокойство слова нейтральные. К таким словам, правда встречающимся в письмах Макарова крайне редко, относятся: письма к царю «исправно дошли» или об их содержании царь «известен».

В отношениях между Макаровым и Меншиковым обращает на себя внимание рабская, даже собачья преданность кабинетсекретаря князю. Известно, что доверительность между царем и его фаворитом ослабевала, по мере того как Меншиков попадал под следствие новых комиссий. Иногда наступало такое время, что все ожидали его скорого падения и опалы. Тогда от него многие отворачивались, старались не замечать. Но как только становилось известно, что светлейший устоял и на этот раз, вновь – заискивающие улыбки и потоки лести. Отношение же Макарова к Меншикову, несмотря на то, что светлейший был с ним высокомерен, а иногда и третировал его, оставалось неизменно ровным, не влияли на него и быстро менявшиеся конъюнктуры.

Возможно, что здесь сказалась сила инерции – вспомним, что Макаров начинал свою службу в Ижорской канцелярии, которой управлял Меншиков. Возможно, что царь взял Макарова в кабинет-секретари по рекомендации Меншикова, и Алексей Васильевич на всю жизнь сохранил чувство глубокой благодарности и преданности своему покровителю. Вполне вероятно, что это обстоятельство дало основание Меншикову в течение десятилетия смотреть на Макарова как на подьячего Ижорской канцелярии, хотя тот давно стал кабинет-секретарем. Как бы то ни было, теперь, когда Макаров стал ближайшим помощником царя и его карьера уже ни в коей мере не зависела от Меншикова, он все же оставался предан светлейшему.

После всего сказанного надобно предостеречь читателя от преждевременного вывода – что Макаров-де был слугой двух господ: царя и его фаворита. В действительности царю он служил, а Меншикову оказывал услуги.

Важнейшей услугой Макарова было «предстательство» кабинет-секретаря перед царем по поводу злоупотреблений князя. Круг лиц, на которых мог положиться князь, был невелик, причем он менялся в зависимости от сути дела, рассматриваемого следственными комиссиями. Так, список «предстателей» по делу о взыскании с князя недоимки был иным, чем по почепскому делу. Но в том и в другом деле непременными и самыми главными ходатаями за светлейшего выступали Екатерина и Макаров. Их ходатайства порою значили так много, что виновный в мгновение ока становился невинным.

Перед нами многочисленные письма Макарова, в которых он писал князю о мерах, предпринимающихся для того, чтобы оградить его от грозивших неприятностей. Усердие Макарова Меншиков поощрил подарком, правда весьма скромным, – не в правилах князя было раскошеливаться. Подарок не стоил князю ни гроша – он велел из своего дома в Москве доставить на московское подворье Макарова фураж. 11 января 1718 года Макаров, находившийся в старой столице, обратился к Меншикову со словами благодарности: «Всепокорно благодарствую вашей светлости, моему милостивому государю и отцу, за присылку здесь из дома вашей светлости двадцать возов сена и несколько четвертей овса». [373] РГАДА, ф. 198, д. 737, л. 143. С этого времени и начались хлопоты Макарова.

Макаров не устает заверять Меншикова, что он «не преминет напоминать его величеству, также и государыне царице об указе к подполковнику князю Голицыну о вашей доимке». У Меншикова блеснул луч надежды: «О моем интересе вашей милости (Макарову. – Н.П. ) зело благодатствую приятно». Через десять дней курьер доставил Меншикову с Петровских заводов доброе известие: царь-таки подписал указ, освобождавший князя от уплаты доимочных денег до своего прибытия в Петербург. Угроза сесть Данилычу в тюрьму до погашения долгов отпала. [374] Там же, л. 173, 179; Госархив, Разряд IX, 2-е отд., кн. 41, л. 454. Не менее энергично Макаров действовал и по почепскому делу.