Николай Павленко - Меншиков

Девиеру сразу стало ясно, что среди курляндских дворян Мориц пользовался огромной популярностью: «Здесь все ради ево носят такое платье, какое он, Морис, и тем знать дают, что любят ево. Також и ездит часто к ним по деревням, а иногда между собою шляхта в компаниях говорит: надобно-де нам за него умереть».

Сведения о популярности Морица в Курляндии оказались крайне полезными для правительства России. В новой инструкции, подписанной 4 февраля 1727 года, главная задача Девиера сводилась не к вербовке сторонников России, которых, видимо, было немного, а к нейтрализации влияния Морица.

Итак, никому из главных действующих лиц курляндское дело не принесло удовлетворения: ни граф Мориц, ни князь Меншиков не обрели герцогской короны. Мориц, кроме того, не обрел семейного очага, и ему суждено было оставаться скитальцем. Анна Иоанновна продолжила вдовью жизнь, ибо не получила согласия на брак. Помощь ее придворным кругам оказалась тщетной: свалить Меншикова не удалось. Несостоявшийся герцог Курляндский не унывал – год с лишним он все еще держался у власти, оставаясь фактически главой правительства колоссальной империи.

Светлейший занимал в придворной иерархии и среди чиновной элиты особое место. Даже вельможи самого высокого ранга никогда не забывали, что имеют дело с человеком, который вхож к царю, а также имеет много способов давления на него через царицу, кабинет-секретаря, гофмейстеров и гофдам и прочих приближенных персон.

Вельможи рангом ниже либо прямо зависели от князя, поскольку находились у него в подчинении по службе, либо выступали перед ним просителями. Среди них особую группу составляли лица, обязанные Меншикову своим возвышением, положением при дворе и материальными благами. И хотя карьера некоторых проходила наилучшим образом, и они в конечном счете сами становились сановниками – светлейший их третировал и считал обязанными до конца дней его оказывать услуги. Своим возвышением такие вельможи, как, например, Макаров и Курбатов, были обязаны исключительно Меншикову, и это обстоятельство наложило свою печать на отношение его к ним.

Но это отнюдь не значит, что у Меншикова складывались со всеми такие ровные и безмятежные отношения, не прерываемые ни временными размолвками, ни жестокой враждой, перераставшей в смертельные схватки, как правило заканчивавшиеся победой светлейшего. И равные, и зависимые не были одноликой массой.

Как, например, складывались отношения между Меншиковым и другими «птенцами гнезда Петрова»? Борисом Петровичем Шереметевым, Петром Андреевичем Толстым, Алексеем Васильевичем Макаровым, Федором Матвеевичем Апраксиным? Или появившимся позднее Андреем Ивановичем Остерманом?

Интригующе загадочна близость двух сподвижников царя – Шереметева и Меншикова. В самом деле, что может быть общего между представителем древней аристократической фамилии и безродным выскочкой. Правда, с тех пор, как местничество было объявлено «богомерзким» и судьба свела боярина и бывшего пирожника в одну упряжку, прошло без малого два десятилетия, но истории хорошо известно, сколь медленно исчезают существовавшие столетиями традиции. Образованнейший аристократ второй половины XVIII века князь Михаил Михайлович Щербатов и столетие спустя после отмены местничества претендовал на особое положение феодальной аристократии в обществе и осуждал введенную Петром Великим Табель о рангах.

При живучести традиций сближение аристократа с выскочкой можно объяснить либо взаимной заинтересованностью того и другого в дружбе, либо терпимостью, точнее, покладистостью боярина, сумевшего подавить чувство брезгливости и своего превосходства, чтобы накоротке общаться с человеком, только недавно стоявшим в самом низу общественной лестницы. Возможно, Борис Петрович в душе и презирал своего «брата», как он величал Меншикова в письмах к нему, но это презрение было спрятано так глубоко, что никогда ни в чем не проявлялось.

Заинтересованность Шереметева в приятельских отношениях с Меншиковым понять нетрудно. Достаточно обратиться к письмам Шереметева к Александру Даниловичу, чтобы уяснить, что тот поддерживал дружбу с фаворитом не бескорыстно – он умел из нее извлекать и материальные выгоды, в особенности в годы, предшествовавшие Полтавской виктории. Обращаясь в этот период к Меншикову, Шереметев неизменно писал: «Государь мой и брат Александра Данилович». Нередки слова, свидетельствующие о фамильярных отношениях между корреспондентами: «Пожалуй, братец, вразуми меня», или «…челом бью тебе, братец», или «…умилосердися, батька и брат, Александр Данилович».

После получения Меншиковым титула князя Римской империи слово «братец» исчезло из писем Шереметева, оно было заменено почтительным и более официальным: «Светлейший князь, мой крепчайший благодетель». Полтавская победа к титулу светлейшего прибавила звание второго фельдмаршала, чем усложнила формуляр обращения: «Светлейший князь, господин генерал-фельдмаршал, мой особливой благодетель».

Первые из известных нам писем Шереметева к Меншикову датированы 1704 годом. В последующие четырнадцать лет, вплоть до самой смерти Бориса Петровича в феврале 1719 года, переписка его с Меншиковым не прекращалась, хотя отношения между ними далеко не всегда были безоблачными; причина тому и разногласия, и соперничество военачальников. Натянутыми они были летом 1708 года, когда более опытный в военном деле Шереметев указывал на непростительные тактические просчеты Меншикова, командовавшего кавалерией в Литве. Следов недовольства приездом Меншикова в 1710 году под Ригу, где Шереметев вел осаду крепости, документы не отмечают, однако вряд ли такой приезд «благодетеля», даже «крепчайшего», мог вызвать восторг у Бориса Петровича – известно, что Меншикова туда направил царь, раздосадованный на Шереметева, не сумевшего полностью блокировать Ригу. Командующим русскими войсками, отправлявшимися в 1715 году в Померанию, был назначен Шереметев. Кандидатура Меншикова, к его вящему неудовольствию, царем была отклонена.

Размолвки соперников носили временный характер, натянутость исчезала, причем похоже, что руку примирения первым протягивал Борис Петрович. Сила влияния фаворита на царя Шереметеву была хорошо известна, и поэтому он предпочитал иметь в его лице приятеля, а не недруга.

По-дружески Шереметев донимал Меншикова просьбами довольно часто. Первый раз он обращается к Александру Даниловичу в 1704 году, чувствуя себя незаслуженно обиженным царем, он взывал к посредничеству. «А жалованья мне против моего чина нет. Всем его, государева, милость жалована, а мне нет. И вины мне никакой не объявлено». Плакаться Борис Петрович умел, в этом его, кажется, никто не мог превзойти: «Ей, государь мой, братец, в нищету прихожу. Тебе известно, что ниоткуда ни копейки мне не придет. А будучи в Польше, все лишнее надобет: харчи, и напитки, и платье». Завершает письмо просьба: «Умилосердися, батька и брат, Александр Данилович, вступись ты за меня и подай руку помощи». Из письма следует, что это не первая услуга Меншикова такого рода. Александр Данилович был причастен и к предшествующим пожалованиям: «…как прежнюю всякую милость получал чрез тебя, государя моего, так и ныне у тебя милости прошу». Усердие своего благодетеля Шереметев поощрил авансом – он отправил в дар Александру Даниловичу одиннадцать голов породистого скота: десять голландских коров и быка. [356] Архив ФИРИ, ф. 83, оп. 1, картон 2, д. 282, л. 1, 2.