Натан Эйдельман - Вьеварум

Но ведь Бахметев все-таки "не совсем Рахметов". И, разумеется, один и тот же человек мог вызвать неодинаковые чувства у Чернышевского и у Герцена… Согласно роману, Рахметов в России готовит себя к будущей революционной деятельности, много странствует, однако личные занятия берут у него только " четвертую долю его времени ". В Казанском и Московском университетах " на его средства обучались семь стипендиатов ".

" Проницательный читатель, может быть, догадывается из этого, — замечает Чернышевский, — что я знаю о Рахметове больше, чем говорю. Может быть. Я не смею противоречить ему, потому что он проницателен. Но если я знаю, то мало ли чего я знаю такого, чего тебе, проницательный читатель, во веки веков не узнать ".

В 1857 году Бахметев уезжает. В "Саратовских губернских ведомостях" от 3 апреля 1857 года сообщается: " Отъезжает за границу сердобский помещик Павел Александрович Бахметев ". В конце августа того же года он уже в Лондоне, у Герцена.

С. А. Рейсер доказал, что имение свое Павел Бахметев продал по очень низкой цене и увез с собой не более 12 000-15000 рублей, из которых свыше 5000 рублей (800 фунтов стерлингов, или 20 000 франков) оставил Герцену.

Мордовцев иронизировал: " Важная сумма для основания чуть ли не государства! " Однако сумма в 1200 фунтов стерлингов, которой располагал Бахметев, покидая Лондон, была относительно не малой. Не следует забывать, что, например, проезд в Новую Зеландию из Англии стоил в то время 20–40 фунтов, а стоимость земли, нагло конфискованной у племен маори, не превышала тогда 2 фунтов за акр.

" А вот чего я действительно не знаю, — пишет Чернышевский, — так не знаю: где теперь Рахметов и что с ним и увижу ли я его когда-нибудь. Об этом я не имею никаких других известий, кроме тех, какие имеют его знакомые ".

Далее сообщается, что Рахметова видели в Европе, что он собирался в Америку, но, вероятно, " через три года возвратится в Россию ".

Повторяемая дата " через три года " давно объяснена как намек на ожидаемую революцию. Вполне возможно, в последней беседе с Чернышевским Бахметев сказал, что вернется, если услышит о победе революции на родине.

" Был еще слух, — пишет Чернышевский, — что молодой русский бывший помещик являлся к величайшему из европейских мыслителей XIX века, отцу новой философии, немцу, и сказал ему так: "У меня 30 000 талеров; мне нужно только 5000; остальные я прошу вас взять у меня". Философ отказался, но Рахметов положил деньги в банк на его имя ".

В " немецком философе " принято видеть Людвига Фейербаха. Но вообще весь эпизод очень похож на передачу Бахметевым денег Герцену. Чернышевский, понятно, не мог писать о встрече с "великим мыслителем русским" и перенес эпизод в Германию.

Мысли и планы Бахметева вызвали у Герцена, как это видно из "Былого и дум", некоторую иронию. Чернышевский, по свидетельству Стахевича, тоже находил Бахметева «забавным».

" Да, смешные эти люди, как Рахметов, очень забавные, — пишет автор "Что делать?", но затем поясняет: — Так видишь ли, проницательный читатель, это я не для тебя, а для другой части публики говорю, что такие люди, как Рахметов, смешны. А тебе, проницательный читатель, я скажу, что это недурные люди… Мало их, но ими расцветает жизнь всех ".

Во время последнего ночного разговора учителя с учеником на берегу Фонтанки Чернышевский, наверное, узнал о плане Бахметева — создать социалистическую общину в Тихом океане.

Кстати, и героиня "Что делать?", Вера Павловна, организует мастерскую " на совершенно новых основаниях ". Такие опыты, по мнению Чернышевского, полезны: ведь когда произойдет революция, встанет вопрос об организации нового общества, поэтому и к планам Бахметева Чернышевский мог отнестись как к интересному эксперименту.

Вполне вероятно, что 20 000 франков были сначала предложены Чернышевскому, который посоветовал передать деньги издателям Вольной типографии.

Не на это ли намекал Герцен, когда писал: " Негодовали на Бахметева, что мне деньги вверил, а не кому-нибудь другому; самые смелые утверждали, что это с его стороны была ошибка, что он, действительно, хотел отдать их не мне, а одному петербургскому кругу… " {14} 14 Уже упоминавшийся в нашем рассказе саратовский историк И. В. Порох выдвинул интереснейшее предположение, не договаривались ли в самом деле Чернышевский и Герцен об использовании "бахметевского фонда". Когда журнал «Современник» был закрыт на восемь месяцев, Герцен был готов издавать его в Лондоне: не на бахметевские ли средства, общие для всех русских революционеров?

Как много сведений, имен, намеков, соображений… И все-таки не знаем, чем же занимался Бахметев в те "три четвертых доли его времени, которые не отнимали личные занятия". Неужто и нам вслед за " проницательным читателем " XIX века " во веки веков не узнать "?

Следы Бахметева теряются с того сентябрьского дня 1857 года, когда Герцен проводил его на пароход.

Настал и наш черед из Саратова, Петербурга и Сибири двинуться третьим путем поисков — в далекие южные моря. Маркизские острова. Новая Зеландия — "где-то там, в тропиках". Мы часто невольно сближаем очень далекие от нас земли. А на самом деле между Новой Зеландией и «Маркизами» — около 7000 километров. Даже для парового XIX века далековато!

Первое, что приходит на ум, — послать письма, запросы в те края. Так я и сделал. Несколько поторопился… Узнали про мои розыски океанологи — упоминавшийся в начале книги Игорь Белоусов и Николай Петрович Козлов. "Русский в Тихом океане — это уже не история, а океанология", — заявили они, взяли Бахметева под свое шефство и на другой день продиктовали мне адреса, точные фамилии и титулы тех тихоокеанских ученых, которые могут чтолибо знать.

Вскоре я изготовил несколько писем, начинавшихся со слов " Dear sir " и кончавшихся не менее вежливым " Sincerеly уоur's ": одно — в Гонолулу, в знаменитый Музей Перси Бишоп, чьим директором много лет был Те Ранги-Хироа (автор знаменитой книги "Мореплаватели солнечного восхода"). Другое — на острова Фиджи, третье — в Новую Каледонию, четвертое — в Новую Зеландию, в Веллингтонский университет.

Хотел писать и на Маркизские острова, да тут как раз вернулся «Витязь», незадолго до того заходивший именно на этот архипелаг. Друзья-океанологи буквально притащили одного из научных сотрудников экспедиции.

— Маркизы, — рассказал тот, — что и говорить — красота такая, что не верится. Пляж с чистейшим и совершенно черным песком, море и воздух — какие- то розовые… А горы… а деревья… — Тут у моего собеседника даже эпитеты кончились…

— Не встречались ли вам на Маркизских островах следы пребывания русских?