Святослав Рыбас - Столыпин

«Тихая революция» (М. Меньшиков) была явно эффективнее для двадцатого века, перепробовавшего позднее все виды социальных потрясений и опытов. В данном случае борьба революции с эволюцией не завершилась победой социалистических теорий. Совершив великий подвиг эксперимента, человечество заплатило дорогой ценой.

«Олимпическое величие теории» разбилось о «болезненную чувствительность жизни». С этим уже не спорят. Или отголоски кадетской критики реформ, запугивавшей Николая, не покажутся нам знакомыми: «В них чувствуются зловещие призраки невиданной гражданской войны»? Эти слова принадлежат члену партии конституционных демократов С. Котляревскому.

А эти слова, кому они принадлежат? Столыпину? Современному идеалисту? «Если хотите переродить человечество к лучшему, почти что из зверей наделать людей, то наделите их землею – достигнете цели».

Это Достоевский, «Дневник писателя», 1876 год. Написано прямо для нас.

И Столыпин – для нас.

Как будто бы не миновал век с осени 1906 года!

В октябре издали указ «Об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей и лиц других бывших податных сословий». Крестьянам разрешалось получать паспорта свободно, без согласия общины. Отменялись и ограничения в приеме их на работу, разрешалось свободное избрание профессии и места жительства, земские начальники потеряли право штрафовать и арестовывать крестьян без постановления волостного суда.

Это было «тихое» освобождение от несвободы. Но самое значительное, конечно, последовало 9 ноября. Становилось достаточно подать заявление через старосту, и крестьянин оказывался вечным хозяином находившейся в его пользовании земли. Его образ жизни можно назвать тюремным. Террористы не оставили мысли расправиться с премьером. От своих агентов, служащих в Зимнем, они узнавали о предполагаемых выездах Столыпина.

«В течение полутора часов каждые десять минут менявшиеся члены ЦБО держали под наблюдением все выходы из Зимнего дворца. Но и охранка совершенствовала свои методы. В. Попова, одна из наблюдателей, описывала выезд Столыпина из дворца: «Сыщики реют по площади и буквально пожирают глазами каждого прохожего. На площади к первому подъезду от Адмиралтейства подана карета, стоит плотно-плотно у дверей под аркой; кучер обращен лицом к Адмиралтейству. Если даже смотреть сбоку, то нельзя видеть, кто в нее входит. В сторону к Миллионной за решетчатыми воротами, внутри дворцового двора стоит закрытый черный автомобиль (каких много в Петербурге). Он подан тоже к самому подъезду. Ворота вдруг распахиваются, и автомобиль несется по площади под арку на Морскую.

В то же время я успеваю заметить, как сыщик на площади со стороны Адмиралтейства быстро вынимает из кармана что-то ярко-белое, вроде платка, один момент держит в руке, и карета так же быстро отрывается от подъезда и несется вслед за автомобилем. Схватить взглядом, кто находится внутри за стеклом, нет возможности. Столыпин проехал – это несомненно, но где же он был, в автомобиле или в карете?»

Напасть непосредственно у Зимнего дворца очень тяжело. Организация получила сведения, что, направляясь в Царское Село, Столыпин садится в поезд где-то в пути за Обводным каналом. Но он каждый раз приезжает туда в разные дни и в разное время, и от этого плана пришлось отказаться.

Несколько авантюрный план предложил Б. Никитенко. У Зильберберга был свой человек во дворце, служитель низкого ранга. Он готов был подать условный сигнал, когда Столыпин выходит на прогулку: «Он (Никитенко) предлагал покончить со Столыпиным в саду, забросав его с трех сторон (с площади, с Адмиралтейского проезда и набережной) бомбами, а сам вызвался мгновенно перекинуться туда, зацепив веревочную лестницу за решетку. Как морской офицер, он привык к подобного рода упражнениям». Но этот план не удалось осуществить.

В начале января Зильберберг получил точную информацию. Ему сообщили время, когда Столыпин должен был вернуться из Царского Села в Зимний дворец. На конспиративной квартире, которую под видом супругов снимали П. Иванов и М. Прокофьева, В. Попова собрала два снаряда. В 11 часов вечера она передала их двум метальщикам – Никитенко и Синявскому. В третьем часу ночи террористы вернулись. Карету Столыпина они не встретили»

По великой земледельческой стране прошел «нож свободы». Общинной земли не хватало, правительство запрещало землеустроительным комиссиям и Крестьянскому банку передачу казенной земли деревенским беднякам, не имевшим ни инвентаря, ни лошадей. Слабосильные выталкивались, вынуждены были продавать наделы и искать свою долю в городах, на фабриках и стройках. Старый крестьянский мир с его уравнительно-патриархальными представлениями о справедливости уничтожался. Открывалась широкая дорога к экономической свободе, рынку труда, развитию промышленности. Те, кто вступал на эту дорогу, должны были быть готовы к испытаниям. И мучительным испытаниям. Но и те, кто надеялся остаться в стороне, втягивались в борьбу.

Чтобы вырваться из общины, крестьянам зачастую приходилось платить собственной кровью. Мир держал, не хотел выпускать сильнейших. У С.Т. Семенова, уникального крестьянина-писателя (что само по себе является фактом проявления духовной силы крестьянства), об этом написана повесть «Односельцы», именно о выделении из общины, закончившемся кровопролитием (Цит. по: Рыбас С., Тараканова Л. Указ. соч. С. 71–72).

Вот несколько отрывков.

«– А по-твоему, в хуторах хорошо? – бросил из-за своего стола Восьмаков, и в тоне его почувствовался задор…

– На хуторах, говорят, лучше живут, – сказал Мельников. – Земля близко, обрабатывать ее много легче.

И только он это сказал, как неуловимый огонь промелькнул в глазах Восьмакова. На лице его выступила краска, в голосе задрожали едкие, злые ноты».

Разговор крестьян продолжается, речь заходит о том, что свою землю лучше удобришь, больше от нее получишь, что за границей тоже так делают.

«Все лицо Восьмакова стало вдруг чугунное, в глазах появилась дикая враждебность, даже изменился, как будто бы пересел голос.

– Какие в загранице люди? Там не люди, а нехристи. Они религию отвергают… Нешто можно нам глядеть на заграницу?

В тоне Восьмакова чувствовалась вражда; она дрожала в каждом слове его. Это задело Мельникова, и вдруг его стало разбирать раздражение.

– Отчего же не поглядеть, где есть хорошие примеры? На худые дела нечего обращать внимания, а хорошему учиться везде можно.

– Урожай от Бога, а вы хотите, чтобы все от самих себя. Нет, на это вас еще кишка жидка…