Натан Эйдельман - Последний летописец

Жуковский оставил место для годовой суммы — и царь вписал огромное число — 50 000 рублей.

Одиннадцать лет спустя, в дни пушкинских похорон, Жуковский напомнит Николаю I: „ Так как Ваше Величество для написания указа о Карамзине избрали тогда меня орудием, то позвольте мне и теперь того же надеяться “. — Царь отвечал: „ Я во всем с тобою согласен, кроме сравнения твоего с Карамзиным. Для Пушкина я все готов сделать, но я не могу сравнить его в уважении с Карамзиным, тот умирал как ангел“. Он дал почувствовать <���…> что и смерть и жизнь Пушкина не могут быть для России тем, чем был для нее Карамзин “ (А. Тургенев).

Карамзин, получив неслыханную милость, вежливо благодарит за „ благодеяния сверх меры “, но посетивший историка в тот день Александр Тургенев несколько раз вспоминал о поразившем его редкостном явлении. Карамзин был разгневан, по-видимому, очень разгневан, он „ рассердился за пенсию “, „ принял с негодованием… “. Негодовал, потому что слишком много, подозрительно много!

Прежний царь, с которым были близкие отношения, не осмеливался платить больше 2000 в год (о доходах за Историю речь не идет — это зависело от самого историографа.) 2000 было маловато, но не сковывало, не обязывало. Пятьдесят тысяч — это явно не столько для Карамзина, сколько для молвы!

Однажды у Греча обедают литераторы Крылов, Булгарин, Лобанов, Измайлов, Сомов, французский публицист Ансло: провозглашен и очень радостно встречен тост за царя, „ который только что почтил литературу в лице г. Карамзина “.

Дело понятное: литература очень напугана арестами, следствием над Рылеевым, Бестужевым, Кюхельбекером, Грибоедовым, Корниловичем, Одоевским и другими писателями, журналистами; словесность вообще на подозрении и ждет худшего, а царский подарок Карамзину успокаивает лояльных и привлекает колеблющихся… Впрочем, двусмысленность огромного пожалования, политический расчет среди весенних ужасов 1826 года (и ожидаемых летних казней) — все это было замечено не одним Карамзиным. Осведомленный и вполне благонамеренный свидетель А. Я. Булгаков пишет насчет „пенсии“: „ Вы превозносите душу императора, а есть, конечно, завистники, коим это не нравится “.

Карамзин разгневался — в последний раз в жизни, но сильно. Всегда чувствовал фальшь, лживый тон — и точно так же, как некогда воспротивился лестному желанию царской сестры быть заочной крестной матерью его ребенка („ это для людей “). Точно так же недоволен документом, несомненно гарантирующим будущее его семьи, но — недаром, недаром…

13 мая— последний гнев Карамзина.

22 мая 1826 годаКарамзина не стало.

Жуковский — Катерине Андреевне из Дрездена;

28/16 сентября 1826 года:„ Тот, кто был на свете Карамзиным, о том воспоминание не может иметь ничего обыкновенного. Все уроки земной мудрости, все, что на земле есть прекрасного, соединяется в горестно-возвышенном чувстве: он был! Видишь пред собою прекрасную чистую жизнь и утешаешься, возвышаешь себя мыслию, что такая жизнь на земле возможна. Вспомнить об ней — значит поверить сердцем всему тому, что так слабо сберегает в будущем рассудок. Дружба к нему (не с ним, ибо мы не могли быть товарищами), но способность понимать его и любить — была моим главным моральным достоинством. Не иметь его свидетелем жизни своей, одобрителем своих дел есть великая потеря; но тем дороже должно быть воспоминание об нем; с этим воспоминанием не уснет в душе ничто его достойное. Глаза не видят, а сердце помнит. Моя истинно деятельная жизнь, можно сказать, теперь только начинается; тут-то и нужен бы был такой Судья, которого присутствие давало бы силу одобрения, награду. <���…> Теперь помнить его есть то же, что было прежде любить: действие должно быть одно и то же. Напишите, прошу Вас, сделан ли надгробный памятник, если нет, я постарался бы здесь приготовить рисунок. Надобно, чтоб был самый простой и величественный. Надобно бы посадить кругом деревьев… “

Памятник стоит сегодня в Александро-Невской лавре. На плите два имени: Николай Михайлович, Екатерина Андреевна Карамзины. Была молва, искренняя и наивная, (записанная много лет спустя): „ Никто не верил тогда, что смертная казнь будет приведена в исполнение, и будь жив Карамзин, ее бы и не было, — в этом убеждены были все… “

Карамзин прожил две жизни и еще одну — после. Блудов, Сербинович разобрали почти готовую рукопись двенадцатого тома и это ушло больше двух лет, душеприказчики, впрочем, были очень заняты в ту пору по секретным декабристским и иным делам…

Последний том вышел в начале 1829 года. Он оканчивался словами о 1611-м:

„ И что была тогда Россия?…Шведы, схватив Новгород, убеждениями и силою присвоили себе наши северо-западные владения, где господствовало безначалие, — где явился еще новый, третий или четвертый Лжедмитрий, достойный предшественников, чтобы прибавить новый стыд к стыду россиян современных и новыми гнусностями обременить Историю, — и где еще держался Лисовский со своими злодейскими шайками. Высланный наконец жителями изо Пскова и не впущенный в крепкий Ивань-город, он взял Вороночь, Красный, Заволочье; нападал на малочисленные отряды шведов; грабил, где и кого мог. Тихвин, Ладога сдались генералу Делагарди на условиях новгородских; Орешек не сдавался “.

Последние слова последнего тома. Орешек не сдавался.

В том же 1829 году — второе полное издание 12 томов, 6538 примечаний.

В 1830–1831-третье издание.

Четвертое — 1833–1835 годы, пятое — в 1842–1843, шестое в 1853-м. Затем — еще и еще полные издания, а также сокращенные „для публики“ (без примечаний). Последние полные издания — в начале XX века; отрывки, извлечения — во многих хрестоматиях, сборниках наших дней. Одновременно переиздавалось наследие Карамзина-„не историка“: прозаика, поэта, журналиста, публициста, человека. Кое-что появлялось впервые: 1860 год — письма Карамзина к А. Ф. Малиновскому. 1866-письма Карамзина к Дмитриеву.

Тогда же: „Николай Михайлович Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. Материалы для биографии с примечаниями и объяснениями (М. П. Погодина)“. Часть 1 и II.

1897 — „Письма Карамзина к князю Вяземскому 1810–1826 годов“.

1914-впервые полностью выходит „Записка о древней и новой России“. В 1914-м Академия наук собиралась издавать полное, академическое собрание Карамзина, но надеялась ли получить один из главных источников „живой воды“ — архив писателя-историка?

Нет главного архива Карамзина — и одно это уже предмет для воображения и рассуждения: первый историк, так ценивший древнюю и новую рукописную память, но почему-то почти не оставивший нам своей!