Тензин Гьяцо - Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай-ламы Тибета.

Пунцог Вангьел оказался очень способным человеком, выдержанным и благоразумным и к тому же еще философом. Кроме того, он был очень искренен и честен, и мне нравилось бывать в его обществе. Очевидно, он был чрезвычайно счастлив тем, что его назначили моим официальным переводчиком, главным образом потому, что это дало ему доступ к Председателю Мао, которого он боготворил. Впрочем, и ко мне он испытывал такую же глубокую симпатию. Однажды, когда мы беседовали о Тибете, он сказал, что полон оптимизма в отношении будущего, так как считает меня человеком широких взглядов. Он рассказал мне, как много лет назад был на публичной аудиенции в Норбулингке и видел маленького мальчика на троне. "А теперь вы уже не маленький мальчик, и вы здесь со мной в Пекине." Эта мысль очень трогала его, и он не скрывал слез. А через несколько минут он продолжал, говоря теперь уже как истинный коммунист. Он сказал мне, что Далай-лама не должен опираться на астрологию как на орудие, с помощью которого руководят страной. Он сказал также, что религия это не тот фундамент, на котором можно строить свою жизнь. Так как он был явно искренен, я внимательно слушал его. По поводу того, что он называл слепой верой, я объяснил, что сам Будда подчеркивал необходимость тщательного исследования, прежде чем принять что-либо за истину или ложь. Я рассказал ему, что убежден в необходимости религии, особенно для тех, кто занимается политикой. Под конец нашего разговора я почувствовал, что мы относимся друг к другу с большим уважением. Те различия, которые у нас имелись, были нашим личным делом, поэтому не существовало оснований для конфликта. В конечном счете, оба мы были тибетцами, глубоко обеспокоенными будущим нашей страны.

Через день-два после прибытия мне сказали, что все члены тибетской делегации приглашены на банкет. В этот день нас заставили провести генеральную репетицию вечернего события. Оказалось, что наши хозяева были очень щепетильны в вопросах этикета (что, как я потом обнаружил, было характерно для всех деятелей Народной Республики), и наши ответственные за контакты были страшно обеспокоены. Их приводило в ужас, что мы можем испортить все дело и поставить их в глупое положение, поэтому нас снабдили самыми строгими и подробными инструкциями о том, что делать, вплоть до того, сколько мы должны сделать шагов и сколько раз повернуться налево или направо. Это было похоже на военный парад. Существовал точный порядок выхода каждого. Я должен был идти первым, сопровождаемый Панчен-ламой, затем два моих наставника, калоны (четыре члена Кашага) по порядку старшинства, а затем все остальные в соответствии с рангом. Каждый из нас должен был нести подарки, и они тоже должны были соответствовать положению несущего их лица. Вся процедура казалось очень сложной, даже для нас, тибетцев, хотя наша аристократия тоже славится любовью к этикету. Но тревога наших хозяев передавалась всем, и вскоре вес тряслись, за исключением Линга Ринпоче, который не любил никаких формальностей. Он никогда не участвовал в этом.

На следующий день, насколько я помню, у меня состоялась первая встреча с Председателем Мао. Это было что-то вроде банкета, причем каждый из нас входил в соответствии со своим рангом. Когда мы вошли в зал, первое, что я заметил — это ряд осветительных ламп, которые были подняты целой армией официальных фотографов. Под ними стоял сам Мао, выглядел он спокойным и непринужденным. Он не производил впечатления особенно интеллигентного человека. Однако, когда мы пожали друг другу руки, я почувствовал как бы исходящую от него некую большую магнетическую силу. Он казался дружелюбно настроенным и непосредственным несмотря на официальную обстановку. Начинало походить на то, что мои дурные предчувствия были беспочвенными.

В общей сложности, у меня была по крайней мере дюжина встреч с Мао, большинство их них произошло на многолюдных собраниях, но несколько встреч мы провели наедине, не считая Пунцог Вангьела. При любых обстоятельствах, на банкете или на конференции, он всегда заставлял меня сидеть с ним рядом и однажды даже накладывал мне еду. Но это было несколько неприятно для меня, потому что я слышал, будто он страдает туберкулезом.

Мао произвел на меня впечатление яркой личности. Внешность его была необычной: цвет лица очень смуглый, но в то же время кожа казалась отполированной, как будто бы он употреблял какое-то притирание; у него были очень красивые руки с совершенной формы изящными пальцами, которые имели тот же удивительный блеск.

Я заметил, что дышал он с трудом и сильно пыхтел. Это, по-видимому, оказывало влияние на его речь, которая была всегда очень медленной и точной. Он любил употреблять короткие предложения, может быть, по той же причине. Его движения и манеры были также замедленные. Когда он поворачивал свою голову слева направо, это занимало несколько секунд, что придавало ему достойный и уверенный вид.

С безупречностью его манер контрастировала одежда, выглядевшая очень поношенной. У его рубашек всегда были обтрепанные манжеты, а кители, которые он носил, казались довольно потертыми. Эти кители были совершенно одинаковы с теми, которые носили все, за исключением слегка отличающегося оттенка того же самого грязноватого светло-коричневого цвета. Единственной частью одеяния, которая всегда была в порядке, являлись его ботинки, всегда хорошо начищенные. Но он не нуждался в роскошной одежде. Несмотря на небрежность в одежде его облик производил впечатление силы и прямоты. Одно его присутствие внушало уважение. Еще я тоже чувствовал, что он был предельно искренен, а также очень решителен.

В течение первых нескольких недель пребывания в Китае главной темой разговоров у нас, тибетцев, было, естественно, как лучше нам согласовать наши потребности с желаниями китайцев. Сам я действовал как посредник между Кашагом и коммунистическим руководством. Состоялось несколько предварительных встреч, которые прошли очень хорошо. Эти дискуссии получили дальнейший импульс, когда у меня произошла первая личная встреча с Мао. В ходе этой встречи он сказал, что пришел к заключению, будто еще слишком рано выполнять все статьи "Соглашения из семнадцати пунктов". Он считал, что одну из них в особенности можно без ущерба опустить в данное время. Эта была та статья, которая касалась создания в Тибете Комиссии по вооруженным силам и согласно которой страной фактически руководила бы Н0АК. "Было бы лучше создать Подготовительный Комитет "автономного района Тибета", — сказал он. Эта организация взяла бы на себя заботу о том, чтобы проведение реформы диктовалось бы желаниями самого тибетского народа. Он настойчиво повторял, что сроки вступления в силу "Соглашения" мы должны устанавливать сами, исходя из своих потребностей. Когда я сообщил эти новости членам Кашага, они вздохнули с большим облегчением. Создавалось такое впечатление, что мы действительно можем достигнуть реального компромисса теперь, когда имеем контакт с самым высоким лицом в стране.