Анри Шарьер - Бабочка

— Вы все занимаетесь продажей?

— Нет, чаще всего только один из нас выходит на улицу продавать ботинки. Тяжело ходить пешком в сильную жару.

— Если хотите, я это сделаю за вас с удовольствием. Не хочу быть паразитом и есть ваш хлеб.

— Хорошо, Пэпи.

Весь день я ходил по улицам Пенитенс-риверс. Мне нравится вежливость здешних людей и их чистоплотность. Этот день, проведенный в закоулках Джорджтауна, даже прекраснее первого дня на Тринидаде, девять лет назад.

В Тринидаде ко всем прекрасным ощущениям примешивалась мысль, что менее чем через две недели мне придется снова выйти в море. Меня беспрестанно мучил вопрос: какая страна примет меня? Какой народ даст мне убежище?

Теперь я совершенно свободен, и могу поехать в Англию, чтобы присоединиться к силам свободной Франции, если Франция этого захочет.

Тяжело, очень тяжело выработать правильную позицию. Но я не могу решить все проблемы в первые же дни свободы. Я ведь, в сущности, по-настоящему не работал, и мне надо заверить себя в одном: буду жить честной жизнью, по крайней мере, — в рамках моих понятий о морали.

В 4 часа я возвращаюсь домой.

— Ну что, Пэпи, хорошо дышится воздухом свободы?

— Да, Гито, я побродил по улицам этого большого города.

— Видел своих китайцев?

— Нет.

— Они во дворе. Твои друзья умеют устраиваться и уже заработали сорок долларов. Они хотели, чтобы я у них взял двадцать. Разумеется, я отказался. Поди, посмотри на них.

Квик нарезает капусту для поросенка. Ван-Ху моет осла, который отвечает на это веселым ревом.

— Все в порядке, Бабочка?

— Да, а у вас?

— Мы очень довольны, заработали сорок долларов.

— Как?

— В три часа утра вышли вместе с одним нашим земляком за город. Он принес двести долларов, и мы купили помидоры, салат, кабачки, нескольких кур, яйца и козье молоко. Потом поехали на рынок, что возле порта, и все продали. Немного овощей продали своим землякам, а все остальное — американским матросам. Они так обрадовались низким ценам, что завтра нам уже не придется въезжать на рынок: они просили обождать у главных ворот порта и обещали все купить. Возьми деньги. Ты у нас главный, и деньги должны храниться у тебя.

— Но тебе ведь хорошо известно, Квик-Квик, что у меня есть деньги, и что в этих деньгах я не нуждаюсь.

— Французы живут на пять долларов день. Мы возьмем каждый по пять долларов и пять долларов отдадим в общую кассу. Остальное отложим, чтобы возвратить нашим землякам двести долларов, которые они нам одолжили.

— Договорились.

— Завтра я пойду с вами.

— Ни к чему тебе вставать так рано. Если хочешь, можешь встретить нас в семь часов у главных ворот порта.

— Хорошо.

Мы счастливы. Счастливы оттого, что можем сами зарабатывать свой хлеб и не быть бременем для друзей.

— Чтобы отпраздновать это событие, Бабочка, сделаем два литра пастиса.

Жюло приносит белый спирт из сахарного тростника, и уже через час мы пьем настоящий марсельский пастис. Легкое опьянение заставило наши голоса и смех звучать громче обычного. Наши соседи-индийцы, услышав, что у французов праздник, без церемоний присоединяются к нам. Это трое мужчин и две девушки. Они приносят куски остро приправленного куриного и свиного мяса. Две девушки удивительно красивы, одеты во все белое и совершенно босы: только к лодыжкам у них прикреплены серебряные браслеты. Гито говорит мне:

— Будь осторожен, они настоящие леди. Не думай, что если у них прозрачные блузы, через которую видна грудь, ты можешь позволить себе вольность. Им такая одежда кажется естественной. Жюло и Луи-малыш однажды попробовали и обожглись: после этого они долгое время к нам не заходили.

Обе индианки просто красавицы, и единственное, что придает им несколько странный вид — это черные точки посредине лба. Они охотно с нами разговаривают, и тот небольшой запас английских слов, что у меня имеется, позволяет мне понять, что они поздравляют нас с прибытием в Джорджтаун.

Однажды Гито все-таки повел меня в большой бар, где я встретил около двадцати французов. Это все беглые каторжники. Многие из них бежали, будучи уже ссыльными. Здесь, по их словам, не так уж легко.

— Я рублю деревья у Джона Фернандеса за два доллара в день. Только восемь дней в месяц мне удается провести в Джорджтауне. Я просто в отчаянии.

— А ты?

— Я ловлю бабочек в зарослях. Когда собирается солидное количество, кладу их в коробку со стеклянной крышкой и продаю.

Некоторые работают грузчиками в порту. Все работают, но зарабатывают ровно столько, сколько им нужно на еду. «Это тяжело, но мы свободны, — говорят они. — А свобода так хороша».

«Свободная Куба» — спирт, смешанный с кока-колой, развязывает всем языки.

Мы с Гито сидим рядом со старым парижанином из Галля.

— Бабочка, — говорит он мне, — я нашел, как жить, ничего не делая. Когда в газетах появлялось имя моряка-француза с припиской: «Погиб за Его (или Ее) Королевское Величество», я отправлялся к мастеру по изготовлению надгробий и фотографировал памятник, на котором предварительно выводил красками название корабля, дату его гибели и фамилию француза. Потом шел к богатым англичанам и говорил им, что они должны принять участие в покупке памятника для француза, который погиб во имя Англии и который заслужил, чтобы о нем осталась память хоть на кладбище. Все шло гладко до прошлой недели. Один бретонец, о гибели которого сообщили в газетах, явился вдруг целый и невредимый. Этот «мертвец» кричал на каждом углу, что он жив и здоров, а я мошенник. Придется выдумать что-нибудь новое — я не могу работать в моем возрасте.

— Я делаю из балаты кукол и ручки для велосипедов, — говорит другой. — К сожалению, куклы и ручки на солнце тают, и это не очень нравится моим покупателям. Представь себе, что вот уже месяц, как я не могу днем показаться в доброй половине Джорджтауна.

Эта современная Альсатия [10] Альсатия — название района в Лондоне, где в 16–17 веке находили убежище должники и преступники (прим. переводчика) . меня развлекла, но в то же время я понял, что не так просто заработать здесь кусок хлеба.

Один из наших парней включает радио: транслируют воззвание де Голля. Все прислушиваются к голосу француза, который из Лондона обращается к своим братьям по ту сторону океана. Вдруг встает один француз, который выпил слишком много, и говорит:

— К черту! Друзья, это недурно! Я слово в слово понимаю, что говорит Черчиль.

Итак, я должен сделать первые попытки заработать свой хлеб, и, как я вижу, это непросто. Человек, который долгое время был в заключении и не заботился ни о еде, ни о квартире, ни об одежде, который ничего не делал по собственной инициативе, а лишь выполнял приказы, оставшись один в большом городе, должен заново учиться ходить по тротуару, чтобы не толкать прохожих, переходить дорогу, чтобы не быть раздавленным автомобилем. Ему надо заново учиться жить. Случаются иногда самые неожиданные вещи.