Анри Шарьер - Бабочка

Этот врач ни разу в жизни не пожал руку тюремщику — вне зависимости от должности — но мне и другим заключенным, с которыми он познакомился и сдружился, он часто пожимает руку.

После освобождения я связался с доктором Германом Гюбертом через доктора Розенберга. Он прислал мне фотографию из Марокко, на которой сняты он и его жена. Когда он вернулся, он поздравил меня с тем, что я свободен и счастлив. Он погиб в Индокитае, пытаясь спасти раненого. Это был человек редкой души, и жена была подстать ему. В 1967 году, когда я был во Франции, мне очень хотелось навестить ее, но я отказался от этой мысли, так как она перестала мне писать после того, как я попросил ее сделать заявление в мою пользу. Заявление она сделала, но больше я от нее не получил ни одного письма. Мне неизвестна причина этого молчания, но в сердце я храню благодарность им обоим за отношение ко мне.

Моего друга Матье Карбонери убили вчера ударом ножа в сердце. Это подлое убийство совершилось в тот момент, когда Матье находился в душевой, и лицо его было покрыто мыльной пеной. Убил его армянин, сутенер.

С разрешения коменданта я участвовал в церемонии погребения моего друга. Вместе с тюремщиком мы сносим тело на причал. К ногам Матье я привязал тяжелый камень на железной проволоке вместо веревки: чтобы акулы не могли ее перекусить.

Через десять минут мы подплываем к проливу между Королевским островом и Сен-Жозефом. У меня подступает комок к горлу, когда над поверхностью моря внезапно появляются и исчезают десятки акульих хвостов. Они кружат вокруг лодки на расстоянии четырехсот метров от нее.

Боже, сделай так, чтобы акулы не успели схватить моего друга. Весла приподняты в знак прощального приветствия. Поднимают ящик. Тело Матье, завернутое в мешковину, соскальзывает и, под тяжестью камня, исчезает в морской пучине.

Ужас! Я надеялся, что тело ускользнуло от акул, но вот оно появилось, поднятое над морем этими проклятыми хищниками. Наполовину погруженный в воду труп Матье со съеденными руками приближается прямо к лодке, а потом исчезает на этот раз навсегда.

Все, в том числе и тюремщики, сидят с окаменевшими лицами. Впервые в жизни мне хочется умереть. Еще немного, и я брошусь к акулам, чтобы навсегда убраться из этого ада.

Я медленно бреду от причала к лагерю. Никто меня не сопровождает. 7 часов, уже ночь. Небо на западе слабо освещено несколькими языками исчезнувшего за горизонтом солнца. На сердце у меня камень.

К черту! Захотелось увидеть погребение, погребение друга? Ну, вот, твое болезненное любопытство удовлетворено?

Мне остается только ликвидировать парня, который убил Матье. Когда? Этой ночью. Почему этой ночью? Слишком рано — парень будет осторожен. В его группе десять человек. В таком деле спешить не следует. Посмотрим-ка, на скольких людей я могу рассчитывать. Пожалуй, на четверых. Я ликвидирую парня и, если предоставится возможность, перейду на Чертов остров. Там нет ни плотов, ни подготовки — нет ничего. Наполню два мешка кокосовыми орехами и уйду в море. До суши сравнительно недалеко: сорок километров по прямой. С волнами, ветрами и приливами это будет сто двадцать километров. Придется нелегко, но я силен и смогу выдержать двое суток в море верхом на мешке.

Я беру носилки и поднимаюсь в лагерь. У дверей происходит нечто необычное. Меня обыскивают. Тюремщик вынимает мой нож.

— Ты хочешь, чтобы меня убили? Почему ты отнимаешь v меня оружие? Ты ведь знаешь, что тем самым посылаешь меня на смерть. Если меня убьют, это будет по твоей вине.

Ни надзиратели, ни сторожа-арабы мне не отвечают. Открывают дверь, и я вхожу в комнату.

— Ничего не видно. Почему всего одна лампа вместо трех?

— Пэпи, иди сюда, — тянет меня Гранде за рукав.

В зале тихо. Видно, должно произойти (или уже произошло) что-то серьезное.

— Этой ночью он тебе не понадобится.

— Почему?

— Армянин и его друг в уборной.

— Что они там делают?

— Они мертвы.

— Кто их ликвидировал?

— Я.

— Быстро сделано. А что с остальными?

— В их группе осталось четверо. Пауло дал мне слово, что они не тронутся с места, пока не выяснится, согласен ли ты, чтобы дело на этом закончилось.

— Дай мне нож.

— Вот, возьми мой. Я остаюсь в этом углу. Иди, поговори с ними.

Я подхожу к группе. Глаза привыкли к тусклому свету, и мне удается разглядеть четверых, которые сидят у своих гамаков, прижавшись друг к другу.

— Пауло, ты хотел со мной поговорить?

— Да.

— Наедине или при твоих друзьях? Что тебе угодно?

Из осторожности я оставляю между собой и ними расстояние в полтора метра. В левом рукаве у меня раскрытый нож, рукоятка в ладони.

— Я хотел тебе сказать, что, по-моему, вы уже отомстили за своего друга. Ты потерял своего лучшего друга, мы потеряли двоих. На этом, наверное, можно кончить дело. Что скажешь?

— Предлагаю договориться о том, чтобы обе группы не действовали восемь дней. За это время увидим, что нам делать. Договорились?

— Договорились.

Я ухожу.

— Ну, что они тебе сказали?

— Они думают, что мы уже достаточно отомстили за Матье.

— Нет, — сказал Глиани.

Гранде ничего не сказал. Жан Кастелли и Луи Гравон согласны с перемирием.

— А ты, Пэпи?

— Я предложил им восемь дней ничего не предпринимать и дал слово, что никто из нас не тронется с места.

— Ты не хочешь отомстить за смерть Матье? — спрашивает Глиани.

— Парень, смерть Матье отомщена. Двое умерли. Для чего убивать остальных?

— Может быть, и они замешаны? Это надо проверить.

— Спокойной ночи вам всем. Прошу прощения, но я пойду спать, если сумею уснуть.

Мне необходимо остаться наедине с собой, и я растягиваюсь в гамаке.

Не было серьезного повода для дикой и нелепой смерти моего друга. Армянин убил его за то, что Матье заставил уплатить его сто семьдесят франков. Этот болван чувствовал себя униженным оттого, что ему пришлось отдавать долг на глазах у тридцати или сорока других картежников. Он сидел между Матье и Гранде и был вынужден подчиниться.

Да, это было для меня сильным ударом. Одно утешает: убийцы прожили всего несколько часов после своего подлого преступления. Но это, к сожалению, слабое утешение.

Глаза у меня закрыты, и я вижу красно-фиолетовые блики садящегося солнца, которое освещает своим последним лучом дьявольскую картину: труп с оторванными руками приближается к лодке… Колокол и в самом деле приглашает акул, и эти сволочи знают, что колокольный звон означает для них очередное пиршество.

Бедный друг. Я не могу больше. Нет! Нет! Нет! Пусть акулы сожрут меня, но живым, на пути к свободе, без мешков из-под муки, без камней, без веревки и без зрителей.

Кончено. Кончено. Не будет больше запланированных побегов. Чертов остров, два мешка с кокосовыми орехами и… отдаться на милость Божью.