Василий Филиппов - Юлиус Фучик

Те, кто ратовал за «возрождение народа», «чистоту душ», требуют запретить марксизм-ленинизм как «науку с катастрофическими последствиями» и вместо нее возродить «веру в бога и любовь к родине». Самые обильные потоки гнусностей выливались на Карела Чапека из-под пера чешских генлейновцев-интеллектуалов. Разве могли они простить писателю-гуманисту его крупнейшие антифашистские произведения? Но никто и пальцем не пошевелил, чтобы обуздать распоясавшихся клеветников. Недавних единомышленников разделила если и не вражда, то тайная настороженность, мелкие литературные дрязги.

«Осмеливаюсь утверждать, что никогда в Чехии не было так плохо, как во время Второй республики, — написала Мария Пуйманова в первые послевоенные дни. — Один готов был съесть другого в отчаянии, что нас оставили в беде все». У народа, который пережил в дни Мюнхена такую трагедию, которому западные союзники и свои домашние политики нанесли такой удар в спину, «словно сломался позвоночник. Это была отвратительная моральная атмосфера, когда плевали в собственное гнездо, когда зловонное болото кишело инфекциями. И только после прихода оккупантов перед лицом общей смертельной опасности люди опомнились, и народ поднял голову, он единодушно знал, что хочет свободу».

В сложной обстановке всеобщего недовольства КПЧ поставила задачу наряду с развертыванием подпольной работы использовать все легальные возможности для борьбы как с пораженческими настроениями, так и с пустыми иллюзиями, находить реальные силы и возможности в борьбе с реакцией. Политические собрания были запрещены, но однажды Фучика пригласили выступить в Праге на встрече рабочих и студентов, задуманной как вечер сопротивления, хотя для отвода глаз властям, чтобы те не прислали своего наблюдателя, именовалась встречей любителей чешской словесности.

— Прежде всего, друзья, — начал Фучик, — не верьте, что весь мир от нас отвернулся. Это ложь, и нам твердят ее намеренно, чтобы мы, отчаявшись, бросились в объятия коричневому соседу. Кто был и остается противником Мюнхена? Все коммунистические партии мира с Советским Союзом во главе, — право, это не так уж мало. Не верьте тому, что Мюнхен — наша вторая Белая гора. И это нам твердят умышленно, чтобы мы опустили головы и сидели сложа руки: наша пассивность и отказ от борьбы были бы, конечно, на руку врагу. Никакой Белой горы нет, не бойтесь, ждать еще триста лет нам не придется. Сегодня у истории иные темпы, сегодня она летит. Мы, коммунисты, как и весь чешский народ, всегда и при всех условиях стояли за сопротивление. Мы полагались на нашу армию, на наши военные укрепления, на тридцать советских дивизий, которые стояли на румынской границе, готовые прийти нам на помощь. Разве мы виноваты в том, что наша республика, продемонстрировав бессилие могущества и могущество бессилия, оказалась карточным домиком? Теперь приходится с волками жить, но мы не будем по-волчьи выть. Мы все заодно в своей любви к родине и в вере в нее. Как это говаривал старый Коллар? «Пути могут быть различны, но водя у всех у нас едина».

С середины ноября Фучик систематически выступает в прогрессивных изданиях, с которыми еще не успели расправиться: «Мир в картинках», «Пчела», «Наш путь», «Путь служащих частных предприятий», «Действие», скрывая свое имя под псевдонимами: Ян Боровский, Карел Стрнад, Карел Воян, Иржи Штепан, Вацлав Пилецкий. В течение всей своей жизни он изучал любовно и вдумчиво чешскую литературу, но журналистская работа, публицистика, общественная деятельность не оставляли ему времени для серьезных историко-литературных исследований. Среди его выступлений двадцатых-тридцатых годов почти не было работ, посвященных творчеству чешских классиков. Теперь, когда коммунистическая печать запрещена и нет возможности для какой-либо легальной политической деятельности, Фучик более интенсивно, чем когда-либо, стал заниматься литературой и историей. «В трудное для народа и государства время мы обращаемся к истории, чтобы в ней черпать опыт и силу. Мы обращаемся к прошлому своего народа, чтобы найти в нем путь, ведущий в будущее» — такими словами Фучик начал цикл статей о чешской литературе, о ее патриотических традициях.

Он писал о героическом прошлом чешского народа, о мужестве и смелости, какими он уже столько раз на протяжении своей истории боролся за свободу с численно превосходящими его врагами, о его выдающихся сынах и дочерях, о славных традициях, которые так ярко проявились в чешской литературе: о средневековых чешских хрониках, о Далимиле — предполагаемом авторе первой написанной по-чешски рифмованной хроники XIV века патриотического содержания; о Павле Саранском — ученом, авторе знаменитой книги «Республика Богемия», о Бальбине — ученом, авторе сочинения «В защиту славянских языков, в частности чешского»; о литературе национального возрождения и о демократической литературе XIX века — о Немцовой, Гавличке, Неруде и других писателях. Пишет преимущественно просто и доходчиво, в расчете на молодого читателя.

Еще накануне Мюнхена в Праге была открыта грандиозная по масштабам выставка чешского барокко. Эпоха барокко, несомненно, была плодотворна в области искусства, и Прага той эпохи, безусловно, прекрасна. Но выставка преследовала иные цели, чисто политические — откровенную апологию мрачной политической реакции в чешских землях после поражения 1620 года у Белой горы. Эти годы еще Неруда назвал «временем погребенных заживо», а писатель Антал Сташек — эпохой «черно-желтого деспотизма, окропленного святой водой». Разгорелась идейная борьба вокруг острых вопросов исторического прошлого, в том числе по вопросу о святовацлавских традициях. Святой Вацлав, полулегендарный князь X века, имя которого окружено многочисленными и часто противоречащими друг другу церковными и народными мифами, издавна являлся одной из наиболее популярных личностей отечественной истории, символом национально-освободительной борьбы чешского народа. Теперь реакционные историки обратились к культу святого Вацлава, противопоставляя его гуситам и изображая князя этаким «политиком-реалистом», сумевшим благодаря сговору с Германской империей «сохранить народ от уничтожения». Такой переоценке ценностей в соседней Германии могли только аплодировать. В статьях «Традиции святого Вацлава», «Выставка чешского барокко», «Чешская литература в борьбе за свободу» Фучик раскрывал фальсификацию, антинаучный и антинародный характер «открытий» буржуазных историков и литераторов. Он показывал национальное своеобразие чешской истории, состоящее в том, что через всю историю красной нитью проходит борьба за национальную свободу и независимость, борьба за правду, за новые, более совершенные отношения между людьми. В роли вождей выступали чаще всего не «коронованные особы», а деятели культуры — выходцы из народа. Самый славный период — эпоха гуситов — связан не с именем короля, а с именем Яна Гуса. В мрачные времена после битвы на Белой горе крупнейшей политической фигурой чехов был не полководец, не государственный деятель, а учитель Ян Амос Коменский. Подставить плечо под непосильное бремя эпохи, ощутить терзания народа, научить его не сдаваться на милость победителя, не падать духом, верить в правду, даже если она попрана, — кому такое дано, как не людям, отмеченным жгучим клеймом совести?