Василий Филиппов - Юлиус Фучик

В тот день, когда Фучик узнал, что его дело передано судебному следователю, он решил попросить у Ёолинского карандаш и бумагу. Он помнил, как однажды вечером надзиратель молча проводил его, идущего с допроса, до камеры, и, сделав вид, будто обыскивает его, неожиданно спросил, не хочет ли он написать что-нибудь о своем пребывании в тюрьме. Колинский даже принёс бумагу и карандаш, но Фучик ответил:

— Я напишу обо всем после войны. Тогда я смогу все спокойно обдумать.

Теперь ситуация изменилась. Его ждет суд. Густу отправляют в концлагерь Равенсбрюк. [3] В этом концлагере Густа находилась до мая 1945 года, когда советские солдаты освободили заключенных. После войны Густа Фучикова проделала огромную работу, собрав по страничкам, прошедшим через тюремные дозоры, через руки связных и тайники, «Репортаж с петлей на шее». В 1983 году видная общественная деятельница, член ЦК КПЧ, почетный председатель ЦК Чехословацкого союза женщин Густа Фучикова была удостоена высшей награды ЧССР — ордена Клемента Готвальда. Указом Президиума Верховного Совета СССР она была награждена орденом Трудового Красного Знамени за большой вклад в развитие и укрепление советско-чехословацкой дружбы, заслуги в антифашистской борьбе, активное участие в укреплении мира.

— Господин Колинский, я хотел бы с вами переговорить, — тихо сказал ему Фучик во время вечернего обыска. — Я надумал. Насчет записок, понимаете? Мне нужны карандаш и бумага, но я не хочу вас принуждать. Вы тоже должны хорошенько подумать. Мне уже все равно. Недели через две, а может быть, и через два дня меня повезут на суд. Я знаю, что меня ждет. Поэтому, если они пронюхают, то самое большее, что они могут сделать, — это избить меня. Мне уже нечего терять, веревка мне обеспечена. Но дело не во мне. Вы рискуете головой.

— Не беспокойтесь, об этом никто узнать не должен и не узнает, — твердо ответил Колинский.

Так Фучик в апреле 1943 года начал писать на небольших листочках папиросной бумаги — их всего сто одиннадцать — «Репортаж с петлей на шее».

«Я приходил на дежурство, и, улучив минутку, заносил ему в камеру бумагу и карандаш, — рассказывал позже Колинский, — каждый раз по нескольку листов. Он все это прятал в свой соломенный тюфяк. После обхода каждого крыла — а их было три, переход от глазка к глазку занимал минут двадцать — я останавливался у камеры № 267, в которой сидел Фучик, стучал в дверь и тихо говорил: „Можете продолжать“. И он знал, что может писать дальше. Пока Фучик писал, я прохаживался возле камеры и охранял его. Если меня снизу, из коридора, вызывали, я стучал в его дверь два раза, и он должен был все прятать. Ему приходилось часто прерывать работу, прятать ее в тюфяк, а потом доставать снова. Писать он мог только во время моих дневных дежурств. Случалось, напишет странички две и все. И стучит мне в дверь: не могу, нет настроения. Иногда — это бывало по воскресеньям, когда в тюрьме поспокойней, если вообще про тюрьму можно так сказать, — он писал и по семь страниц. В эти дни он стучал в дверь камеры и просил меня поточить карандаш. А бывали дни, когда Фучик вовсе не мог писать, грустил. Значит, он узнал о гибели кого-нибудь из друзей. Перестав писать, он стучал и отдавал мне исписанные листки и карандаш. Его работу я прятал в самой тюрьме, в туалете, за трубой резервуара с водой. У себя во время дежурства я никогда ничего не держал, никаких писем, которые через меня некоторые заключенные посылали своим родным, никаких других письменных материалов. Вечером, уходя домой, я прятал исписанные листки за подкладку крышки портфеля на тот случай, если портфель захотят осмотреть. Несколько раз Фучик отдавал исписанные страницы надзирателю Ярославу Горе».

Колинскому помогли установить контакт с Иржиной Завадской, которая приезжала в панкрацкую тюрьму навещать своего дядю Ярослава Маршала, бывшего до оккупации подполковником чехословацкой армии и не успевшего уйти за границу. После этого Колинский трижды в месяц передавал Иржине тонкие листочки, испещренные густым, мелким, четким почерком, а она с максимальными предосторожностями отвозила их в небольшой городок Гумполец на Чешско-Моравской высочине. Старики родители сначала прятали их в сарае, где хранился уголь, а потом, боясь, что они истлеют от влаги, запаяли их в банки для варенья и закопали в землю.

Кто из этих людей мог предположить тогда, что эти странички на тонкой папиросной бумаге после окончания войны, самой страшной и разрушительной в истории человечества, будут изданы на чешском, а затем переведены на русский, английский, французский, испанский, итальянский, арабский, шведский… на более чем 90 языков народов мира?

Забегая немного вперед, отметим, что «Репортаж с петлей на шее» стал выдающимся событием в духовной жизни многих народов и оказал заметное влияние на творческое развитие целого ряда писателей и поэтов. В 1950 году, выступая на III Всемирном конгрессе сторонников мира по случаю присуждения Ю. Фучику Международной премии мира, Пабло Неруда сказал: «Мы живем в эпоху, которую завтра в литературе назовут эпохой Фучика, эпохой простого героизма. История не знает произведения более простого и более высокого, чем эта книга, как нет и произведения, написанного при более ужасной обстановке. Это объясняется тем, что сам Фучик был человеком той эпохи, величественное здание которой созидается из гигантского творческого развития Советского Союза, организованного сознания трудящихся всего мира».

Фучик понимал, что за короткий срок ему не удастся сделать репортаж таким, каким ему хотелось, и по мере того, как приближался день суда и возрастала опасность не закончить работу, он стремился быть еще более лаконичным, больше свидетельствовать о людях, чем о событиях. Последнюю, восьмую главу, последнюю страничку, последнюю фразу он дописал 9 июня, накануне отправки в Германию. Кто не помнит известных строк из «Репортажа», последних слов, которым было суждено стать его завещанием новому поколению:

«И моя пьеса подходит к концу. Конец я не дописал. Его я не знаю. Это уже не пьеса. Это — жизнь.

А в жизни нет зрителей.

Занавес поднимается.

Люди, я любил вас! Будьте бдительны!»

В «Репортаже» все, о чем пишет автор, надолго печалит нас или радует. Эта работа звучит как оптимистическая трагедия, становится выражением и сгустком того, чем Фучик жил, его революционного мировоззрения, верности пролетарским идеалам, взгляда на мир и человека, на прошлое, настоящее и будущее, синтезом его художественного, жизненного, социального и политического опыта.

Девятого июня 1943 года на двери камеры № 267 повесили пояс. Когда заключенному в тюрьме Панкрац возвращали отобранный у него при помещении в камеру пояс, это означало, что его отправляют. Куда? На казнь, в концлагерь? Фучик знал, что его отправляют в Германию, где его ожидал суд.