Петр Григоренко - В подполье можно встретить только крыс

Я спросил Симу, что он собирается делать. В свое время мы с ним мечтали получить образование и мосты строить. Почему именно мосты я и сейчас не понимаю. Но и до сих пор жалею, что не стал мостостроителем и на каждый мост гляжу, как на чудо. Он ответил, что будет продолжать дело отца. Я спросил: "а как же мосты?" Он сказал: "Души людей важнее мостов. Папа сказал, что на веру будет великое гонение, но сильные духом должны выстоять". Рассказал мне Сима и о семье. Аня едет с ним. Будет работать где-нибудь рядом, пока он будет учиться в духовной семинарии. Валя ушел "в приймы" (в усыновление) к одному зажиточному крестьянину и "ехать с нами не хочет". Володя воевал до конца. Эвакуировался одним из последних пароходов. Живет в Болгарии. Об Александре ничего не слышно, он где-то во Франции.

Это была моя последняя встреча с моим самым близким другом детства Симой (Симеоном) Донским. Одно время я, возможно, был очень близко от него. Летом 1929-го или 1930-го года я ехал в Борисовку из Донецка в разболтанном дребезжащем поезде местного сообщения. Поезд был переполнен оборванными, грязными людьми, нагруженными всевозможными мешками, свертками, чемоданами, баулами. Где-то между Волновахой и Пологами я услышал рассказ пожилой женщины о том, что к ним в Ново-Алексеевку приехал молодой священник. Очень красивый и очень хороший. Матушка от него ушла, "не захотела терпеть нужду и насмешки". Оставила четырехлетнего мальчика. За домом смотрит и воспитывает ребенка сестра батюшки - очень строгая красивая женщина, похоже замужем еще не была.

Слушая рассказ, я вдруг подумал: "А не Сима ли с Аней там?" И я невольно спросил: "Тож про яку Ново-Алексеевку росказуете Вы, титко?" Выяснилось, что о ближайшей к Борисовке (25 километров). Решил - заеду. Но... тогда не заехал, а когда перед войной попал туда, то там уже не было не только священника, но и церкви. Никто не мог сказать, куда девался их последний священнослужитель. Но догадаться можно и самому. Времена, особенно для духовенства, были страшные. Надо было либо расстригаться и поносить то, во что верил, даже самого Бога, либо идти на мучения и смерть. Симу я знал. Отступить и предать Бога он не мог. Значит унавозил почву будущего религиозного возрождения. Я преклоняюсь перед его подвигом. Он знал на что шел. Он стал духовным лицом тогда, когда слабые духом уже покидали ряды священнослужителей.

Валю в последний раз видел тогда же, когда и Симу (в 1923 году). Видел накоротке, проезжая через село, где он теперь жил, по пути в Бердянск. В этом загорелом крестьянском пареньке, в латанной-прелатанной одежде и босиком, невозможно было узнать чистенького, аккуратненького Аниного питомца. Он сказал мне, что крестьянский труд ему нравится, и он доволен своей жизнью. Когда вырастет, женится на хозяйской дочери и получит в наследство все хозяйство. В 1940 году мне захотелось выяснить, как сложилась жизнь Вали. Пошел в Лозановку, нашел двор, где жил Валя. Но там теперь обитали совсем неизвестные мне люди. Оказывается, Валин хозяин был раскулачен в 1929 году. Валю признали за батрака, а не за члена семьи кулака. Поэтому он имел право оставаться в селе и поступать в колхоз. Но Валя ушел с приютившей его семьей. Ушел и где-то затерялся в необъятных просторах социалистического рая. А затем была еще и война.

Поэтому искать потомков о. Владимира в СССР бесполезно. Если они и остались где-то, то только за рубежом, по линии старших сыновей о. Владимира Александра и Владимира. Если таковые есть и кто-нибудь из них прочтет сие, прошу отозваться.

5. Первые экзамены

Весной 1918 года закончил сельскую школу. Афанасий Семенович, который прибыл с фронта по ранению, еще в конце 1917 года пришел к бабушке, чтобы порекомендовать ей отдать меня в реальное училище в городе Ногайске (ныне Приморск) в семи верстах от нашего села. Он сказал, что это воля моего отца, что тот лично просил Афанасия Семеновича, чтобы он помог Петру учиться. Но бабушка уперлась: "Пусть при хозяйстве остается"

Я поделился своим несчастьем с Симой, который собирался держать экзамены в то же училище. Он сказал: "Я сейчас папе расскажу". И убежал. Через некоторое время появился о. Владимир. С суровым лицом он решительно шагнул к нам в хату. Что и как там говорилось, я не знаю, но бабушка мне сказала, чтобы я готовился к экзаменам.

Первый экзамен у меня не вышел. Идя в училище, я оделся по-праздничному: хорошо выстиранные и аккуратно залатанные штаны и рубашка, подпоясан специально сшитым матерчатым пояском на пуговке, голова стрижена под машинку, босые ноги чисто вымыты. Как же страшно контрастировала моя одежда с одеждой других кандидатов в реалисты. Они все были одеты либо в форменную одежду реалистов, либо в костюмы, сходные с этой формой. Я пытался укрываться за толпами кандидатов. Но они с насмешкой смотрели на меня и не принимали в свою среду. Директор училища, проходя среди вытягивающихся перед ним будущих реалистов обратил внимание на меня:

- Молодой человек! А вы зачем сюда пожаловали?

- На э-к-з-а-м-е-н - проблеял я.

- На экзамен надо одеться приличнее! Ну что это? - потряс он меня за тряпичный поясок. - Нужен ремень. Если и не форменный, то во всяком случае, кожаный и широкий. И ботинки нужны. Босиком только стадо пасти можно. Вот так! Идите! Оденьтесь, как положено, и тогда приходите!

Глотая слезы я пошел со двора. Чтобы окончательно разреветься мне не хватало только одиночества. И я торопился уйти с глаз гогочущей ребятни. Вскоре нагнал меня Сима: "Я тоже сегодня не пойду на экзамен. Пойдем домой. Аня тебе все подберет. Вот только ремня у меня второго нет. Но у кого-нибудь достанем"... И тут я вспомнил. На другой окраине города, в большом доме живет богатый ремесленник - медник Сластенов. Отец и дядя поддерживали с ним приятельские отношения. Бывая в Ногайске, они, как правило, останавливались у него. Его сын Павка, ростом почти равный мне, но коренастый крепыш, благоволил ко мне, в том смысле, что милостиво давал поручения и принимал от меня услуги.

Я знал, что он учится в пятом классе реального училища и, следовательно, у него должен быть старый ремень. Я сказал об этом Симе, и мы пошли к Сластеновым. Павки дома не было, но его отец, выслушав меня, преподнес мне вполне приличный ремень. Правда, без форменной бляхи. Остальное все сделала Аня. Она подобрала, зачинила и отутюжила одежду, сходную с форменной, почистила Симины старые ботинки. Она нашла даже, подходящую к моей голове фуражку. Завтра можно было пойти на экзамены.

Здесь я взял реванш за позор первого дня. Все экзамены я сдал на "отлично". При этом Сима, который был моим горячим болельщиком и всегда сидел на моих экзаменах до конца, утверждал, что все преподаватели задавали мне вопросы, выходя за рамки программы. Но как бы то ни было, я был принят и первого сентября 1918 года приступил к занятиям. Причем мне ежедневно приходилось преодолевать семь километров - расстояние от Борисовки до Ногайска и в обратном направлении. Отец вернулся из венгерского плена еще весной этого года и весь ушел в восстановление хозяйства. Средств, чтобы снять койку для меня в Ногайске у него не было. Да и рабочая сила ему была нужна. На уроки в реальном училище, ходьбу и выполнение домашних заданий уходило у меня около десяти часов, а рабочий день у отца достигал 16-ти часов. Поэтому, отец сказал, что койку снимет только зимой.