Петр Григоренко - В подполье можно встретить только крыс

Доклад попал к Хрущеву, и он снова вызвал Чуйкова и сказал ему: "На округе вас оставлять нельзя. Люди недовольны. Поэтому я решил переместить вас... (слушайте! слушайте!) ...на должность главкома сухопутных войск. Так я, желая помочь подчиненным Чуйкова, помог ему самому подняться выше. Все доклады писал я. Курочкин, не исправив ни одной запятой, подписывал их. Я не стал бы говорить об этом, но дело получило дальнейшее и неожиданное развитие. Прибыв в штаб сухопутных войск, уже как Главком, Чуйков потребовал документы посредников, нашел доклады главного посредника и, резонно заключив, что автор не в подписи на лицевой стороне, а на оборотной, взглянул туда и прочтя: "исполнители: г-м Григоренко и п-к Тетяев р/т НН", сказал: "Посмотрим этих писателей".

Вскоре Тетяев был уволен, хотя вся его вина состояла в том, что я пользовался его рабочей тетрадью, когда сдавал свою машинистке. Но откуда Чуйкову было знать это? И как я мог догадаться, что невинным заимствованием рабочей тетради навлеку на человека такую беду? Теперь я воочию убедился, как Чуйков расправляется с критиками.

Но другие командующие, у кого не было такой мощной защиты, как у Чуйкова, после партактива "уши поприжали", а партполитаппарат повсеместно поднял голову. Пришлось это почувствовать и мне. Наш начальник политотдела генерал-майор Колесниченко, видимо, руководствуясь какими-то указаниями свыше, тоже решил показать силу партполитаппарата. И за объект избрал меня. При этом набрал себе союзников как раз из тех, о ком НИО заботился больше всего - из бывших адъюнктов.

Адъюнкты были главной моей надеждой. Им я, как пришел в НИО и добился создания адъюнктуры*, отдавал львиную долю своего времени. Большой преподавательский коллектив, опытные офицеры и генералы, а пишущей братии буквально единицы. Исследования вести некому, и не у кого поучиться. Не с кого взять пример.

* Адъюнктура в военных академиях соответствует аспирантуре в университетах.

Я, правильно оценив значение адъюнктуры, как единственного способа накопления кадров, способных вести научную работу, идеализировал адъюнктов. В моем представлении они самим своим положением противополагались "чистым" преподавателям, т.е. тем, которые не могли вести научной работы и в силу этого предвзято относились к "ученым", в том числе к адъюнктам. Оказалось совсем не так. Среди адъюнктов нашлось немало таких, для кого адъюнктура была не путем в науку, а способом получения ученой степени и преподавательской должности. Такие кончая адъюнктуру, быстро находили дорогу к "старичкам", к "чистым" преподавателям. При том они обычно относились к тем, кто занимается научной работой, более враждебно, чем старые преподаватели. Среди них были и просто наглецы, для которых адъюнктура была лишь трамплином к лучшим жизненным условиям.

Оканчивающие адъюнктуру в подавляющем большинстве понимали, что они еще не ученые, и заражались желанием стать таковыми. С годами многие из них, непрерывно трудясь на ниве военной науки, дошли до понимания творческого процесса и полюбили тяжелый и неблагодарный научный труд. Но были и Добровы и похуже. Были такие, кто считали, что защитой решены все задачи, осталось только пожинать плоды трехлетних тревог. Они злобствовали против тех, кто напоминал, что по счетам надо платить. На научную работу у них времени не было. На устройство всяческих "заговоров", на всевозможные инсинуации сколько угодно. И я оказался наиболее вредной, в их понимании, личностью. Но выступили они против меня не прямо, а использовали политотдел, его потребность в "критической" акции. В общем, "по-современному", "по-научному". Недаром диссертации защищали.

В НИО пришел инструктор политотдела подполковник Григорьян "для проверки, по поручению начальника политотдела, состояния партийной работы в НИО". Секретарь нашей партийной организации майор Анисимов Николай Иванович, сам в недавнем прошлом политработник, сразу заподозрил неладное.

Прошло недели две. Начальник политотдела генерал-майор Колесниченко вызвал Анисимова и, вручив ему акт Григорьяна, сказал, что вечером будет обсуждение этого акта в политотделе. Анисимов пришел ко мне с актом.

Я внимательно изучил акт. Да, Анисимов был прав. Он весь против меня лично. По духу и по стилю - сборник сплетен, исходящих, в основном, от бывших адъюнктов.

Вот например: обвинение меня в зажиме критики. Обвинение по видимости серьезное, но построено оно на комической основе, и потому рассыпалось при первом же прикосновении. Когда зачитали этот пункт, я спросил Григорьяна: "В чем выражался зажим критики с моей стороны?"

- Многие люди на кафедрах жалуются, что когда на собраниях кто-нибудь выскажет что-то, с чем вы не согласны, то вы так разделаете, что другой раз не захочешь выступать - пробубнил Григорьян.

- Этот пункт надо исключить из акта, - шепчет себе под нос Колесниченко.

Остальные обвинения были еще никчемнее.

Было, например, такое: "Григоренко не дает возможности публиковаться молодым научным кадрам".

Все это обвинение базировалось на моем предложении автору п/п Мирошниченко доработать "сырую" статью. В результате, вызванный на разбор Мирошниченко оказался в смешном положении.

Обвинение в национализме Колесниченко попытался снять самостоятельно, не привлекая внимания к этому вопросу. Но я с этим не согласился.

- Нет! - сказал я. - Григорьян должен быть наказан в партийном порядке, так как он не просто обвинил в национализме, а совершенно сознательно пытался разжечь национальную рознь в отделе.

По этому вопросу, после продолжительной перепалки, в протокол записали: "Обвинение Григоренко в национализме ни на чем не основано. Материалы, послужившие основанием для такого вывода, подобраны тенденциозно и фальсифицированы. Партийная организация НИО настаивает на привлечении тов. Григорьяна к партийной ответственности за попытку раздуть антиукраинские настроения".

Когда дошла очередь до Червонобаба, он, проученный моей беседой с Мирошниченко, не стал ожидать вопросов, а сам обратился к Колесниченко.

- Товарищ генерал-майор, Григорьян меня совершенно неправильно записал. У меня в "Военной мысли" приняли после того, как я переделав по замечаниям Петра Григорьевича, показал ему еще раз. Он прочитал и собственноручно все исправил.

Пришлось Колесниченко и этот пункт изымать из акта.

Плохо кончилось для самого Колесниченко.

Начальник академии генерал-полковник Курочкин Павел Алексеевич был полностью в курсе политотдельской проверки. Впрочем, это было не трудно знать. Дело велось так, что вся академия была в курсе дела. Один из наиболее близких к Курочкину начальников кафедр сказал ему: "Надо бы вмешаться Павел Алексеевич, а то ведь съесть могут парня".