Петр Григоренко - В подполье можно встретить только крыс

Беседы закончились, но следователь продолжал вызывать меня по разным мелким, чисто формальным, делам. То что-то объявит, то что-то даст подписать. При этом продолжает поддерживать впечатление нашей с ним общности, совместного участия в одном деле. Однажды он, объявив мне какую-то пустяковую бумажку, открыл столик и достал из ящика томик Ленина, потряс им и сказал: "Не думайте, что я забыл о допросах. Я готовлюсь. Вот читаю: "Государство и революция", чтоб быть готовым дискутировать с Вами".

- Нет, Георгий Петрович, не выйдет, - сказал я. - Это не для легкого чтения. Чтобы дискутировать по этому вопросу, надо жить им.

- А я все же попробую понять эту премудрость.

И "понял".

10-го марта, вызвав меня, он с безразличным видом, как-будто речь шла о каком-то пустяке, положил передо мной лист с машинописным текстом и сказал: "Познакомьтесь, пожалуйста, с этим постановлением и распишитесь. Я сразу охватил взглядом заголовок: "Постановление о направлении Григоренко Петра Григорьевича на амбулаторную психиатрическую экспертизу в научно-исследовательский институт судебной психиатрии им. проф. Сербского."

Не читая текста, я уставился в лист. Затем поднял глаза на следователя и тихо, с укором спросил: "Значит нашли выход из тупика?"

Георгий Петрович сделался весь красным и прямо с неподдельным ужасом воскликнул: "Ай, Петр Григорьевич, что Вы подумали! Это же пустая формальность. У меня нет никаких сомнений, что Вы психически абсолютно нормальный человек. И я не послал бы Вас на экспертизу ни в коем случае, если бы у Вас в медкнижке не была записана "травматическая церебропатия" (контузия - П.Г.). А так обязан Вас послать на проверку. Без этого суд не примет от меня дело".

- Чтобы дело передать в суд, надо, прежде всего, иметь его. А у меня еще не было ни одного допроса по существу, еще нет ни одного доказательства моей вины, а Вы уже спрашиваете не сумасшедший ли я.

- Экспертизу я могу проводить на любой стадии следствия. Да и потом, это же амбулаторная экспертиза, через несколько часов вы вернетесь и мы продолжим следствие.

- Вы сами не верите в то, что говорите. Мы с Вами больше не встретимся, т.к. Вам нечего поставить мне в обвинение.

- Ошибаетесь, Петр Григорьевич, мы с Вами еще долго будем работать и выясним все вопросы.

- Ладно! - сказал я, взял ручку и в виде резолюции, пересекая строчки "постановления" наискосок, так и не прочитавши его, написал: "До глубины души возмущен направлением в психиатричку психически здорового человека. Экспертиза - формальность. КГБ решил, и это решение психиатры выполнят".

Кантов, увидя, что я вместо того, чтобы поставить свою подпись, начал что-то писать, подхватился, подбежал ко мне, но вырвать бумагу не пытался. Только сказал: "Зачем Вы это делаете? Это же Вам не поможет". Наверное даже таким подоночным личностям, как он, нелегко направлять психически здоровых людей на пожизненное заключение в психиатрички.

12 марта, т.е. ровно через 36 дней после ареста, воронок с Лубянки доставил меня в институт им. Сербского. Дом мой был отсюда так близко. В каких-нибудь десяти минутах ходу. И в то же время никогда не было до него так далеко, как сейчас. Амбулаторная экспертиза состояла в том, что мой будущий врач-обследователь Тальце Маргарита Феликсовна задала несколько автобиографических и пару глупейших политических вопросов и записала в амбулаторной карте: "Нуждается в стационарном обследовании". Впервые я почувствовал глухую вражду. "Кошка ободранная", - подумал я о Тальце.

Искусственная блондинка (обесцвечена водородом) с вытянутым сухим лицом, злыми глазами, тонкими губами и костлявой фигурой, она почему-то напоминала именно это животное, в период его беганья по крышам. Постарался подавить враждебность. Подумал - разве дело в ней! - И ответил: "Конечно нет". Но почти тотчас добавил: "Но и в ней!" Однако враждебность с течением времени подавил полностью, но зато приобрел устойчивое отвращение ко всему ее виду. За время моего пребывания в институте Сербского с 12 марта по 19 апреля 1964 года беседы с нею составили самую тяжелую часть моих воспоминаний о том времени. Она все время чего-то доискивалась, непрерывно строчила в блокнот, задавая уйму глупейших вопросов по моим листовкам. При ее курином политическом кругозоре она была не в состоянии что-то понять. Переспрашивала. Слушала снова и опять не понимала, но делала какую-то свою, ей одной понятную догадку и что-то быстро вписывала в блокнот.

Своим непониманием и тупостью она буквально изматывала меня. Она не просто не понимала, она не в состоянии была понять значение морально-нравственных ценностей. Я часами доказывал ей, что невозможно пользоваться благами жизни, если кругом тебя люди бедствуют. Десятки раз она переспрашивала: "Ну Вам-то, Вам какое дело? Вам-то, при вашем окладе и Ваших закрытых магазинах чего не хватало?" И все мои ответы расценивались как суждения ненормального человека. Не понимала она также исторических аналогий. Эти аналоги не служили для нее доказательством. Она оценивала их только психиатрически: ты сослался на Чернышевского, записывается: "Сравнивает себя с Чернышевским", сослался на Ленина - "Сравнивает себя с Лениным".

Утомлялся я от разговоров с нею невероятно. Это была пытка, могущая свести с ума. Она просто живет в ином умственном пространстве. И вот именно этой своей неспособностью понять нормальный смысл разговора, она сослужила мне полезную службу. Однажды, уже после нескольких часов пытки разговором с Тальце, когда я, вымотанный до конца, сидел, отвернувшись от нее и, подперев голову рукой закрыл глаза и пытался отдыхать, пока она строчила в свой блокнот, вдруг проскрипел ее противный голос:

- Но все-таки, Петр Григорьевич, я до конца не могу понять Вас. Вы многих уважаемых людей в свое время знали очень близко. Ну и, естественно, если кого тогда не уважали, то это неуважение и до сих пор сохранилось. Это мне понятно. Но ведь Вы и самого Никиту Сергеевича упоминаете очень неуважительно. Самого Никиту Сергеевича! Как же это так, Петр Григорьевич?

Я с неудовольствием оторвался от дремы. Раздражение охватило меня: "Ну что этой курице надо? Мыслить она совсем не может. Что же я ей скажу? Ладно, хоть ударю по ее куриным взглядам". И я твердо с расстановкой сказал:

- Ну, а что такое Никита Сергеевич? Обычное ничтожество, которое случайно оказалось у руля государственного правления. Но долго не продержится. Больше чем до осени не протянет. - Неожиданно это оказалось доступным ее пониманию. Во-первых, НЕУВАЖЕНИЕ К ВЕРХОВНОМУ РУКОВОДИТЕЛЮ государства... называет его ничтожеством, значит себя считает выше. Во-вторых (и это выносится в голову истории болезни), ПРОРОЧЕСТВУЕТ: предсказывает, что Никиту Сергеевича осенью снимут. Эта запись и сыграла решающую роль в досрочной моей выписке. Пример того, как иногда бывает и глупость полезна.