Петр Григоренко - В подполье можно встретить только крыс

А вот еще пример. Вызвали свидетеля Великанову Татьяну Михайловну - жену Константина Бабицкого. Судья спрашивает: "Вы знали, что Ваш муж идет на демонстрацию?" - Да, знала! - "А что его за это могут арестовать тоже тали?" Да, тоже знала. - "Как же Вы, жена, мать троих детей не могли удержать мужа от столь опасного шага?"

- А как же я могла препятствовать выполнению того, что человек считает своим моральным долгом?

Весь зал затих во время этого ответа. Судья опустила глаза в стол. А зал-то весь был заполнен подобранной публикой. Но ответ дышал таким нравственным превосходством, что перед ним не могли не склониться головы даже такой публики и даже этого судьи. С Татьяной Михайловной, нашей дорогой Танечкой, я познакомился во время этого процесса и вскоре она стала одним из самых близких для нашей семьи людей. Сегодня, когда пишутся эти строки Таня в тюрьме и ее тоже ждет

беззаконный суд.*

* В августе 1980 г. Т. Великанова приговорена к 9 годам лишения свободы. Она заявила, что считает суд незаконным и не принимала в нем участия, не отвечала на вопросы и не произносила речей. После суда в категорической форме отказалась обращаться с апелляцией или иными просьбами к властям.

Но вернемся к суду, который продолжал интересоваться всем чем угодно, кроме доказательств инкриминируемого преступления. Больше всего суд занимало содержание лозунгов, выставленных демонстрантами: "Долой оккупацию ЧССР", "За вашу и нашу свободу" и другими. И это, несмотря на то, что выставление лозунгов ни по какому закону преступлением не является. Но суд даже не скрывал, что преступлением он считает именно протест против оккупации. И мы горды, что именно благодаря нашим товарищам, советский народ не оказался безмолвным, когда распинали Чехословакию. Конечно, не было того протеста, который был бы способен остановить интервенцию, но я горд, что протест все же был. И не только в нашей среде. Первый секретарь МК Гришин, выступая на сентябрьском партийном активе Москвы, сказал, что весь народ одобрил "братскую помощь" Чехословакии. На всю Москву нашлось только 13 человек, которые выступили на собраниях трудящихся против ввода советских войск в ЧССР.

Гришин говорит: "только 13". А я, услышав об этом, готов был "УРА" закричать. Ведь это же 13 одиночек. А люди, способные в наших условиях выступить в одиночку против действий правительства, да еще таких действий, как интервенция, многих тысяч стоят. Народ, имеющий таких одиночек, не погибнет оживет и проявит себя. Выходит, сражение шло не только там, где были мы. И здесь, на Серебренической набережной, в здании Пролетарского суда шло оно не только, а, пожалуй, даже не столько в судебном зале, сколько около здания суда.

Когда мы пришли утром, в нескольких шагах от входа в суд уже толпились те, кто хотел попасть на процесс. Все они не были мне знакомы. Но я чувствовал, что это, во всяком случае, люди нам не враждебные. Многие из них, добиваясь входа в зал, козыряли родством с кем-нибудь из подсудимых. Верный признак, что это стихийные протестанты. Перед ними - милицейская цепь. На все просьбы ответ один - "в зале свободных мест нет". А между тем до начала суда еще час. Когда, каким путем и кем заполнен зал - поди узнай.

Люди, знакомые мне, опытные, так сказать, "диссиденты" к милиции не подходят, стоят отдельной группой. Они по опыту прежних судов знают, что "мест в зале нет" и не тревожат ни себя, ни милицию. Отдельно стоит довольно внушительная группа, около 50 человек, молодых людей. Этих я уже привык узнавать, это так называемые "дружинники". "Родственников", стремившихся в зал, милиция постепенно оттесняет, и они примыкают частично к нам "протестантам", а частично, по неопытности, к "дружинникам". Постепенно подходят и подходят наши. Нас уже больше, чем дружинников. Стоим, разговариваем. Ко мне кто-то подходит из наших, отзывает в сторону: "Пойдемте, посмотрите, что делается в соседних дворах". Иду с ним. Действительно, есть над чем задуматься. Во дворах автомашины в строю. В них сидят, как на параде карабин между ног, обе руки на стволе - рядовые милиционеры. Проходим больше десятка дворов - одна и та же картина.

Подхожу к своим. Отзываю их всех в скверик, расположенный против суда, на противоположной стороне. "Дружинники" подходят тоже, нагло втискиваются между нашими людьми. Не обращаю на это внимания. Говорю: "Сегодня можно ждать провокаций. В соседних дворах полно машин с вооруженной милицией, видимо, подразделения мотополка резерва. Прошу ни на какие провокации не поддаваться, быть сдержанными, со скандалистами не связываться. В случае хулиганских действий обращаться к милиции".

Не успели мы поговорить, как из калитки небольшого завода (тоже напротив суда, рядом со сквером) вышло несколько пьяных рабочих, среди них одна женщина. Начинают приставать к нашим. Особенно нагличает женщина. Подхожу к милицейской цепи, обращаюсь к старшему (майору): Вы видите, что делается? показываю на пьяных. Неохотно делает им замечание. Те ненадолго затихают. В это время появляется еще группа рабочих в комбинезонах, запачканных краской. Они не пьяные, поэтому я к ним особенно не приглядываюсь. Вдруг Зинаида (у нее прямо-таки нюх на КГБ) восклицает: "Что ж это ты комбинезон натянул рабочий, а туфельки лаковые оставил". Я вглядываюсь внимательнее в этих "рабочих" и вижу: действительно, туфли у всех лаковые, да и комбинезоны совершенно чистые, только краска пятнами на них набросана, как набрасывают ее на маскировочные костюмы. "Рабочие" сначала опешили на замечание Зинаиды, но быстро опомнились, и один с невероятной злобой прошипел: "Ах ты, жидовка (жена моя русская)! За ноги бы тебя, да головой об дерево, чтоб мозги выскочили". Им было на что злиться. Все наши поняли, что это за люди, и при их движении расступались и, гдядя на их туфли, говорили: "Дорогу рабочему классу". В результате им пришлось удалиться на завод, снять там свои маскировочные костюмы и появиться снова перед судом уже в гражданском.

Три дня, в течение которых шел суд, нас непрерывно провоцировали. Особенно напряженная обстановка создалась на второй день. Нам явно хотели устроить мордобой. Как близко было до этого, можно судить по такому факту. Мы составляем очередное коллективное письмо. Я читал его вслух. Подошел "дружинник" и, нагло глядя мне в глаза, протянул быстро руку и рванул письмо из рук. Бросился бежать, но наши его перехватили. "Дружинники" пришли ему на помощь. Наши преградили им дорогу. Вдруг кто-то крикнул - Петр Григорьевич, посмотрите! - Я быстро подошел. Кто-то из наших парней, крепко держа правую руку "дружинника", показывал одетый на нее кастет. "Давайте за мной, к милиции", - сказал я. Наши, окружив "дружинника", повели его. Когда подошли к цепи милиции, ребята расступились и "дружинник", воспользовавшись этим, вырвал свою руку и проскочил за цепь милиции. "У него кастет на правой руке", сказал я майору. - Не вижу, - возразил он, глядя, как "дружинник" поблескивая кастетом, скрывается в подъезде суда. Было ясно, готовят драку с использованием кастетов, но кастеты потом припишут нам. Надо было принимать меры.