Борис Тихомолов - Романтика неба

Быстрая ходьба разогрела меня, и на душе вроде бы посветлело. Мы оставили всех далеко позади. Вот знакомые ворота. Я остановился перед ними, чтобы перевести дух, посмотрел на эмблему, едва видимую из-за густого снегопада, снял кепку, взмахнул ею, стряхивая снег, и, озоруя, громко сказал:

— Здрассте!

И мне тотчас же кто-то ответил:

— Здравствуйте.

Я обернулся: чуть в стороне стояла густо запорошенная снегом лошадь, впряженная в бричку, и какой-то человек, в брезентовом плаще с капюшоном, возился возле заднего колеса.

— А ну-ка, молодые люди, — сказал человек, — подсобите задок поднять.

Мы подбежали с Кириллом, ухватились поудобнее.

— Раз-два — взяли!

Человек насадил колесо на ось.

— Молодцы, опускайте! — И забил чеку на место. — А теперь отворяйте ворота, тут я для вас учебные пособия привез.

Слова «для вас» прозвучали для меня двояко: как болезненный укол и как надежда. Еще не соображая, что к чему, я ухватился за второе. Это был Его Величество Случай, которым мне нужно было воспользоваться. Но как?!

Кирилл, глядя с беспокойством на приближающихся людей, замялся:

— Да мы… на комиссию. Очередь надо занять…

— Ничего, ничего, — сказал я. — Ты иди во-он туда, в ту дверь, и налево, в санчасть, а я тут все сделаю. И побежал в сторожку.

Плана у меня еще не было никакого, и мне оставалось только действовать. Нашел сторожа, пожилого узбека в ватном халате, перевязанном в талии платком. На ногах ичиги: с калошами, на бритой голове — тюбетейка. Я поздоровался с ним по-узбекски, сказав: «Салам алейкум, ата», и он, расплывшись в доброй улыбке, ответил мне: «Алейкум салам».

Мы открыли ворота, и конь, прядая ушами на рокот авиационного мотора, втащил повозку во двор. Возница сказал:

— Беги, молодой человек, в мастерские, разыщи, Николая Степановича, скажи, что привезли учебные пособия.

Я рванулся бежать, да вовремя спохватился:

— А кто такой Николай Степанович?

— Ваш инструктор, Сорокин, — ответил возница. — Ты его узнаешь сразу, он в такой красной турецкой феске с кисточкой.

И я полетел. Увидел феску…

— Здравствуйте, Николай Степаныч! Там пособия привезли.

— Что? Пособия? Ага, хорошо! — И перекрывая зычным голосом гул мастерских, крикнул: — Дубы-и-нин!

— Здесь, Николай Степаныч! — Перед нами объявился мой вчерашний знакомый. Увидев меня, оторопело заморгал глазами — буравчиками, потом сказал как бы про себя: «Угу! Ага!» — и к инструктору: — Что прикажете делать, Николай Степаныч?

— Возьми с десяток хлопцев и перенесите в класс учебные пособия.

— Есть! — и ко мне: — А ты, брат, хват. Молодец. Держись меня. Пошли!

У санчасти толпа — не пройти. Дубынин кашлянул, прочищая горло, и, подражая инструктору Сорокину, как и в прошлый раз, быстро навел порядок. Потом, подмигнув мне, сказал: «Стой тут», — и скрылся за дверью. Вскоре он появился в сопровождении ребят, прошедших медосмотр. Среди них — Кирилл.

— Ну, куда идти? Веди.

В бричке под брезентом лежали навалом деревянные молотки на длинной рукоятке, какие-то деревянные детали и дощечки, напоминающие собой плоские напильники. Все это мы перетащили в большой цех, уставленный рядами длинных прочных столов и скамеек. Цех громадный застекленный с обеих сторон. Слева проглядывало серое небо, справа — внутренняя часть ангара, уставленная корпусами самолетов. В конце зала, на возвышении — стол и кафедра, сзади которой, на широкой глухой стене — большая классная доска.

Инструктор Сорокин, энергичный, подвижный, распоряжался группой курсантов, расставляющих столы и прибивающих на стену учебные плакаты. Красная феска Степаныча мелькала тут и там, и голос, зычный, повелительный, раскатисто гремел по залу:

— Ну, что вы там копаетесь?! Выше, выше! Не достаете? Ибрагимов, сбегайте за стремянкой! Дубынин! Разложите инструмент по столам!

Я старался изо всех сил: бегал, носил, переставлял, пока инструктор не сказал:

— Хватит на сегодня. Спасибо, ребята! Завтра опять к восьми. Работы много.

Дубынин с раскрасневшимся лицом подошел ко мне, протянул руку:

— Меня звать Георгий, а тебя как? Комсомолец? О-о! Хорошо! — Дернул шеей, стрельнул по, залу глазами — буравчиками: — Сазонов! Алексей! Иди сюда!

К нам подбежал юркий паренек с густой шевелюрой светлых волос, прижатых на макушке вышитой узбекской тюбетейкой.

— Чего тебе?

— Вот, запиши — еще один комсомолец.

Алексей ловким движением выхватил из кармана ладно сшитой куртки блокнот.

— Фамилия? Имя? Отчество? Билет при тебе? Давай запишем номер. Все. Будь здоров! — и умчался.

Кирилл, ожидая меня, стоял рядом и с явной завистью смотрел на происходящее. Он не был комсомольцем и сейчас чувствовал себя неловко.

Георгий, видимо, хотел что-то спросить у меня, но, покосившись на Кирилла, обратился к нему:

— Комсомолец?

Кирилл отрицательно качнул головой.

— Гм, жаль. Тут поработать надо, классы оборудовать. Придешь?…

Кирилл замялся. Я знал: завтра по поручению матери он должен съездить в аптеку за лекарством и отвезти его тетке, которая живет на другом конце города.

— Нет, — сказал я. — Он не может. У него хозяйственные дела.

Кирилл бросил на меня благодарный взгляд.

— Послезавтра я бы смог…

— Послезавтра начнутся занятия, — бесцеремонно перебил его Георгий. — Так что валяй по домашним делам. — И ко мне: — Ну, а ты приходи обязательно, сам понимаешь. — И дернул шеей, будто ему тесен воротник. — Ну, я пошел. Пока!

Только по пути домой я признался Кириллу, что забракован. Тот всполошился:

— Как же это?!

— А вот так: «столярикум-малярикум».

— Что же делать-то?

— Не знаю, буду ходить.

— Прогонят, — сказал Кирилл. — Тут строго. Авиация. И вход по пропускам.

— Все равно буду! — обозлился я. — В дверь прогонят, полезу, в окно. Через забор буду лазить! Мне обратной дороги нет.

Кирилл скис по-настоящему, и то его искреннее участие тронуло меня и подожгло. Я почувствовал себя уверенней.

— Ладно, — сказал я. — Как-нибудь обойдется. Тут надо хорошо обдумать все.

На следующий день я пришел раньше всех. Знакомый узбек открыл мне калитку. Я сказал ему по-узбекски: «Здравствуй, отец!», он засиял, засветился в доброй улыбке: «Алейкум салам, ул бала!» — и проводил меня взглядом до самых мастерских.

Вскоре пришел и Николай Степаныч, а потом и ребята-комсомольцы. Георгий почему-то еще не появлялся. Инструктор дал нам указания, и мы принялись таскать верстаки, прикручивать тиски, развешивать схемы, плакаты, разбирать и раскладывать по полкам инструмент. Инструктор то и дело поторапливал нас, тряся кисточкой на феске: «Живей, живей, ребята! Живей!» А мы и так поворачивались живо: работа уже подходила к концу все расставлено, развешено, разложено, осталось только мусор подмести.