Борис Тихомолов - Романтика неба

Растроганный до слез хозяин сдавался. С тяжелым вздохом отвязывал от непромокаемых, неразбиваемых и антимагнитных часов бирку с первоначальной ценой в 40 туманов и вручал их необыкновенному покупателю за… 15 туманов.

Однажды, возвращаясь после обеда домой, мы с Романовым, отбившись от компании, оказались в незнакомой части города. Мы шли просто так, без всякой цели. На душе было празднично и хорошо. Ласково пригревало солнце, едва заметно трепетали листья на платанах, где-то на крышах ворковали голуби. По узкой асфальтированной улице, круто спускавшейся вниз к старому городу, неслышно проезжали легковые машины, гордо вышагивали верблюды с громоздкими вьюками, семенили доверху навьюченные ослики, скрипели колесами арбы, сновали прохожие.

Торговцы, выложив на тротуарах перед дверями магазинов кипы мануфактуры, громко зазывали покупателей. Расхваливали свой товар продавцы фруктов. В воздухе разносился запах апельсинов, дынь и жареных каштанов.

Мы дошли до перекрестка и остановились, выжидая, когда пройдет поток машин. Стоявший на высокой чугунной тумбе рослый полисмен с шоколадным лицом размахивал руками в белых перчатках — регулировал движение. Вот он повернулся и пустил машины по другому направлению. Путь был свободен, но мы не двигались. Словно зачарованные, смотрели мы на вывеску, висевшую над тротуаром, справа за углом. Вывеска до странности знакомая, связывающая нас обоих с временами почти двадцатилетней давности: на зеленом поле оранжевый заяц, надувая лохматые щеки, дудел в трубу. Из трубы вместо звуков выползала прихотливая вязь из арабских букв.

— Она! — сказал Романов. — Провалиться мне на месте!

— Пожалуй, — согласился я. — Но тогда была надпись по-русски: «Детский мир!»

— Все равно она! — сказал Романов. — Пойдем посмотрим! Там должны остаться следы русских букв.

Мы подошли. Вывеска была старая, с мелкой сетью трещин, выступавших из-под позднего слоя красок. И действительно, под арабским шрифтом виднелись слабые очертания русских букв.

Мы переглянулись.

— Надо же такое! Старая ташкентская знакомая!

— Значит, жив мошенник Ахмет? — воскликнул Иван и шагнул к двери маленького магазинчика с выставленными игрушками из папье-маше. — Сейчас мы спросим у него, зачем он это сделал!

— Нет, погоди! — сказал я, останавливая друга. — Погоди. Дай опомниться. И, знаешь, — не будем его обижать.

— Не будем, — подтвердил Иван. — Зачем? Он славный дядька! Пошли!

Иван поправил фуражку, одернул китель и решительно толкнул дверь.

В магазине было темно и неуютно. Пахло столярным клеем и пылью. Сидевший у прилавка седой грузный иранец с большими очками на горбатом носу медленным движением положил газету, которую читал, тяжело поднялся со стула.

— Гаспада афицер желают купить игрушка? — с вежливым недоумением осведомился хозяин и моргнул большими грустными глазами.

— Э-э-э… Понимаете ли, — сказал Романов, многозначительно взглянув на меня. — Мы ищем… комнатную ракету!

Хозяин недоуменно сдвинул очки на лоб.

— Простите, гаспада афицер, ви, навирна… шутите, или я не понимал вас, но-о… простите — комнатный ракэт не бывает.

Романов огорченно поджал губы и, как бы нехотя, повернулся к выходу.

— Что ж, — сказал он. — Очень жаль! Я так и знал. Здесь нет таких игрушек, какие были в Ташкенте у Ахмета в «Детском мире». Помнишь?

При этих словах хозяин умоляюще протянул руки.

— Постойте, постойте! — взволнованно проговорил он. — Ахмет — это я! «Детский мир» был у меня! Вы знали Ахмет?! Я Ахмет!..

Прижав руки к груди, он стоял, красный от волнения, и растерянно моргал глазами, пытаясь что-то вспомнить, увязать нас — двух улыбающихся офицеров с обстановкой прошлых лет. Но мы явно не увязывались в его памяти. Он нас не узнавал. Не помнил.

— Ну, если вы Ахмет, — сказал я, — то у вас обязательно должны быть комнатные ракеты. Вспомните двух таких мальчишек (я показал рукой, какие были мальчишки), которые каждый день приходили к вам в «Детский мир» поглазеть на игрушки. Это было недавно, лет… восемнадцать назад. Как раз под Новый год. И вы продали им две комнатные ракеты. Помните?

— Да, да! Два мальчишка… — растерянно проговорил Ахмет. — Каждый день, с книжками… Да, да, помню, мальчишка, но… комнатный ракэт не помню. Я продал им ракэт и сказал, что они… комнатный?

— Ну конечно! — рассмеялся Иван. — Вы еще сказали тогда: «Новый год пустышь, папа с мамой радоваться будут. Иды!»

Лицо у Ахмета сделалось пунцовым. Он в смущении схватился руками за голову, взъерошил коротко подстриженные волосы:

— И я им сказал, чтобы пускал в комната?! Ай, ай, ай? Как минэ стыдна! Я обманул мальчишка… Я верил в аллах, читал Коран. Ах, бедный я, бедный Ахмет! Я думал, если обмануть неверного, то девять грехов спадет с души правоверного. Ах, как минэ стыдна!

Внезапно Ахмет выпрямился. Седые кустистые брови его, подпирая очки, полезли на лоб, в широко раскрытых глазах засветилась догадка.

— А где эта мальчишка? Эта мальчишка вы?! Эта блестящий офицер те самый мальчишка? О-о-о! О-о-о!..

И он разохался, распричитался. Потом, спохватившись, принялся приглашать к себе в гости. Сейчас он закроет магазин, а дома у него есть бочонок хорошего вина…

Но мы, сославшись на занятость, извинились, распрощались и ушли, оставив старика взволнованным до слез.

Мы в Тегеране уже пятый день. Солнце светит. Теплынь. Воркуют голуби. Шуршат листвой платаны. По утрам над минаретами сияет снежной вершиной гора Демавенд. Экзотично. Красиво. По вечерам по городу тянет запахом жареных каштанов, дынями, апельсинами. Отношение к нам со стороны населения самое предупредительное. Все хорошо, все отлично, но… Ностальгия, наверное, болезнь инфекционная. Наверное, мы подхватили ее от тех ребят, которые стоят на карауле возле наших самолетов. Скучно. Надоело. Скорей бы домой!

Вчера, когда мы проходили с Глушаевым в районе Старого базара, к нам подошел средних лет иранец, приложил руку к груди, извинился за себя и за товарища, сидевшего у порога чувячной мастерской, и сказал, что они просят разрешения потрогать рукой… наши сапоги!

Мы с Глушаевым удивленно переглянулись, но отказать в такой просьбе не могли. Пусть потрогают. Нам краснеть за выделку советской кожи не придется.

Мы подошли, поставили ноги на порог. Мастеровые с благоговением притронулись кончиками пальцев к голенищам, поцокали языком: «Ах, хаароший русска хром!»

На обед пошли группой, человек пять. Идем по тротуару тихо, вежливо. Встречным уступаем дорогу. По узкой улице мечутся звуки восточного города: цоканье копыт нагруженного ослика, журчание воды, текущей по асфальтовым канавкам по обочине дороги, неумолчные страданья голубей, скрип немазаных колес, плач ребенка во дворе.