Владимир Рецептер - Жизнь и приключения артистов БДТ

Во время полета случайный попутчик подсказал Ирине: нынешние советские правила таковы, что стоит ей с ребенком выйти из самолета и ступить на землю Гамбурга, как обратный путь будет навсегда ей заказан, а если она не покинет самолета и дождется обратного вылета, то еще можно будет все отыграть назад. И они с Настенькой не вышли из самолета и вернулись домой, где их, естественно, принял Гриша, настраивавший себя на последнее одиночество и с радостью оплативший обратный маршрут.

Этот эпизод свидетельствует о раздвоении, томившем бедную Ирину, но в те времена Р. не мог этого оценить.

Однако история тем не окончилась, потому что господин X. не оставил своей мечты и стал еще активней писать и звонить на Тульский переулок из Гамбурга. Более того, он сам прилетел в Ленинград, попросив личной встречи у Гая. Что было делать?

Гай согласился, а господин X. пришел не один, а в сопровождении консула Федеративной Республики Германия, и они вдвоем стали убеждать Гришу, что это и есть та редкая любовь, о которой писали не только Шиллер и Гёте, но и русские классики, — и именно господин Гай мог бы освятить новый союз, чистосердечно благословив свою нерешительную супругу.

Насколько помнит Р. по рассказу Григория, встреча произвела на него особенное впечатление, так как частный случай перерастал в событие международное, а может быть, и глобальное, и от Гриши Гая частично зависело теперь не только преодоление тяжких последствий Второй мировой войны, но и — как знать! — начальное разрушение железного занавеса. В конце концов браки совершаются на небесах, говорил он мне…

Агитировать Ирину Гриша, конечно, не взялся, но обещал господам визитерам дать возлюбленным возможность последней встречи. И встреча состоялась. По ее убедительным результатам пришлось покупать новые билеты до Гамбурга, и Гай пережил второе расставание. Как он ни старался не падать духом, теперь это ему удавалось не вполне.

Стоит ли говорить о мелочном побочном эффекте события: в связи с выездом старшей дочери в страну Израиль, а жены — в Федеративную Республику Германия артист Гай перестал рассматриваться как кандидат в любые зарубежные гастроли и окончательно утратил доверие партийных, советских и компетентных органов.

Долго ли, коротко ли текло время, но Настенька успела прекрасно овладеть немецким языком, а Ирина — несколько разочароваться в своем суженом. Кажется, ей пришлось много работать и огорчаться по разным семейным поводам, она болела, и ей пришлось сделать операцию.

И вот по прошествии нескольких лет Гриша узнал, что Ирина с Настенькой хотели бы вернуться, и если он не возражает, то именно к нему, в Тульский переулок, для воссоединения разрушенной прежде семьи…

И Гриша тотчас согласился, проявив такое супружеское благородство, терпимость и широту, которые были описаны еще Львом Толстым в романе «Анна Каренина» и на каковые, конечно же, не был способен его узколобый, ревнивый и амбициозный коллега, артист Р.

Роли Призрака и Первого актера в «Гамлете» Козинцева озвучивал Гриша Гай, и призрак актерской трагедии стал вмешиваться в его судьбу.

То он опоздает на выход, то вовсе прозевает его…

То спутает партнеров и скажет текст из другого спектакля…

То уйдет за кулисы прежде, чем окончится сцена…

Не тот костюм, не те времена, а он опять императорский библиотекарь, Господи!..

Наконец Гришу отстранили от спектаклей, и он стал жить под домашним присмотром. И младшая дочь была рядом, и жена как будто здесь, а он все искал выхода из положения…

Однажды его пришел навестить Володя Татосов, который успел оставить БДТ и устроить свою актерскую жизнь по-новому. Но, увидев его, Гриша поднялся:

— Мне пора…

— Постой, я пришел к тебе в гости, а ты меня бросаешь, — сказал Володя.

— Я иду играть «Амадей», — разведя руками, сказал Гриша.

— Позволь, но вместо тебя ввели другого артиста…

— Это не важно, — сказал Гриша. — Я приду пораньше, надену свой костюм и буду играть… Или отниму костюм силой!..

— Постой, подожди, — просил Татосов, но Гриша был тверд и вышел из квартиры.

Валере Караваеву, новому исполнителю роли Ван-Свитена, директора императорской библиотеки, Гай позвонил из автомата.

— Валерий, это ты? — спросил он.

— Я, — ответил Валерий.

— Пожалуйста, не приходи сегодня играть Ван-Свитена, я сам его сыграю, — сказал Гай.

— Но, Гриша, — сказал Валерий, — в расписании стоит моя фамилия, и не мне решать такой вопрос, ты же знаешь, наше дело солдатское.

— А ты опоздай, приди попозже, а я надену костюм и сыграю. — Валерий молчал. Тогда Гриша добавил: — Или прикинься больным, я тебя в хорошую больницу устрою.

— Больницы не нужно, — сказал Валерий. — Лучше ты позвони в режиссерское… Или Гоге. Если меня вычеркнут, сыграешь ты. Я буду только рад…

И Гриша повесил трубку.

Опасаясь бедствия, Татосов позвонил Гоге.

— Вот такая история, Георгий Александрович, — сказал он. — Мне ужасно неловко, потому что я стучу на своего товарища, но Гриша совсем болен: он хочет надеть костюм библиотекаря и явочным порядком играть спектакль…

— Вы напрасно сомневаетесь, — убеждающе сказал Гога. — Это хорошо, что вы сказали… Вы поступили благородно и оградили Гришу от тяжелых неприятностей… Спасибо, Володя… Сейчас мы позовем врача и постараемся овладеть ситуацией…

И врач уговорил Гая лечь в Бехтеревку…

В один из Гришиных светлых промежутков Р. пришел к нему в Тульский переулок. Он уже знал то, чего не знал Гриша: старшая дочь умерла в стране Израиль, успев развестись с мужем и оставив мальчика… с кем же?.. На кого?.. Гриша показывал мне цветные фотки и жаловался:

— Совсем прекратила писать… И Гога не звонит…

Высыпав на ладонь таблетки нитроглицерина и проглотив одну, он медленно, как старик, спустился во двор с пятого этажа, чтобы выгулять свою беспородную собачонку, и мы вместе с ней обошли ближние окрестности… Он плохо вспоминал, говорил вяло и невнятно и был совсем непохож на того Гришу, с которым меня свела судьба: ни мощного дыхания, ни низкого грудного гудящего голоса не было в помине. Он только усмехался и осторожно хмыкал, будто подвергая ироническому пересмотру и то, о чем еще помнит, и то, что напрочь забыл.

— Ты помнишь Болгарию, Гриша?..

— Не помню, — и усмехнется…

— А Алма-Ату?.. Помнишь, как мы веселились, пили «калгановку»?.. Как ты варил уху?..

— А-а-а!.. Да-да-да-да-да… — И опять смешок…

В Бехтеревке его стала навещать умершая жена, которая казалась то матерью, то сестрой, то подругой. Она, как обычно, играла на фортепьяно, рисовала картины на холсте или стекле и садилась вышивать у его изголовья.

Когда Гришу донимали безумные соседи, она напоминала ему любимые стихи, и это по ее совету он вывел символическую табличку на тетрадном листе и повесил ее над кроватью: «Народный артист Григорий Гай». Несмотря на то что для него не добились даже «заслуженного».